Сибирские огни, 1977, №5

смотрит мальчик, войной изувеченный, с хлебной пайкой в бессильной руке! Всё изменилось: тропка, березняк, мосток из плашек. Старше стали ели... И пруд не тот, что был — почти иссяк, крутые берега — пообмелели. Как ни спешит волной прикрыть, видна морщинистость таинственного дна, которое лежало недоступно. Молчу. Стою у кромки бережка. Припоминаю прошлого детали. ...На взгорке был стожок. Вниз, от стожка, с веселым криком мы к воде сбегали. Молчу. Прошу: пусть прежняя вода укроет дно. Пусть чудо совершится — на взгорок выйдет, спустится сюда смешливая девчонка-ученица. И — вышла... И пошла издалека. К воде со взгорка чуть ли не сбежала. Чуть видная — была она легка. Приблизилась — одышки не сдержала. Остановилась возле деревца. Поправила цветастую косынку. Как паутинку легкую , с лица смахнуть хотела резкую морщинку. И вдруг — исчезла. Лишь тумана клок вдоль берега поплыл, белея, мимо, как будто легкий кружевной платок виденье, исчезая, обронило. Двадцатый век! Машины, траков гром. Войны прошедшей всполохи и тени. Давно сгорел, давно сожжен твой дом. Где ты живешь, мелькнувшее виденье! Далекий год. Далекое число. Я видел сам: в жестокий час обстрела тебя, девчонка, взрывом унесло... Ты не могла стареть, а — постарела. БЕРЕГ сквозь тонкий слой отчетливо и крупна