Сибирские огни, 1977, №5

Нина удовлетворенно пристукнула карандашом, выпрямилась еще сильнее и быстро, громко заговорила: — В своем бессмертном романе Горький... — Потише, а то мы другим мешаем,— мягко остановила ее П р а ­ сковья Ивановна. Нина кивнула и т ак же быстро, уверенно продолжала уже полуше­ потом. Она отвечала хорошо, как всегда, выучила из учебника чуть не наизусть, но Прасковья Ивановна смотрела на нее хмуро и вздыхала тяжело. И Нина, конечно, заметила это, начала сердиться, часто-часто застучала карандашом по парте, Прасковья Ивановна поморщилась, глядя н а карандаш, попросила: — Ты расскажи своими словами, а?.. Нина замолчала, точно споткнулась, и верхняя губа ее стала дергаться. — Р а зв е неправильно? — обидчиво спросила она. — Все правильно, только... без души, понимаешь ли... — А что это такое, душа? Прасковья Ивановна усмехнулась, все разглядывая ее, потом сказала: — Достаточно, Богданова, вижу, что ты все выучила.— Помолчала и спросила у меня: — Ну а ты, Кауров, что скажешь? Не знаю, что тут со мной случилось... То есть и Нину я боялся оби­ деть, если мой ответ понравится Прасковье Ивановне, и молчать не мог. Уж очень дорога была мне доброта Ниловны, когда я читал книгу, д аж е бабушку она мне напомнила мою и самого Горького из «Детства». Вот я вдруг и стал говорить об этой ее доброте. И сразу увидел, как большие глаза Прасковьи Ивановны мягко и ласково засветились, она д аже стала кивать в такт моим словам... А я все говорил и говорил, стараясь только не мешать другим, хоть и слышал, как сердито сопела рядом Нина. Когда кончил, Прасковья Ивановна улыбнулась й сказала: — Молодец, Паша! — чуть помолчала, повернулась к Нине.— А без доброты,,Богданова, человек д аже в блокаду не может жить. — Сейчас не доброта, Прасковья Ивановна, стойкость и мужество людям нужны! — непримиримо выговорила Нина. — Конечно-конечно, девочка, но все лучшее, что человек построил на земле, в первую очередь, добротой его добыто! — Сомневаюсь... — Ну, станешь постарше, поймешь... — Афанасий Титыч...— неожиданно послышалось от дверей класса. Я поспешно повернулся к дверям и увидел Любу Шилову. Чернобро­ вое худенькое лицо ее было .значительно-строгим: ведь она сейчас д о лж ­ на сказать о самом главном для нас. У меня сделалось горячо в груди и зашумело в голове: сейчас будет суп!.. И все уже смотрели на Любу, а рыжий Калашников д аже поднялся из-за парты. Но Афанасий Титыч по- довоенному строго сказал Любе: — Р а зв е ты не видишь: у нас урок! — И все-таки не удержался, по­ жевал губами, глотая блюну. — Так ведь остынет! — так же строго, будто она и не с учителем разговаривает, ответила ему Люба. Шилова должна учиться в десятом классе, но ей удалось устроиться работать в столовую на Суворовском проспекте недалеко от школы, от­ куда она и привозила на саночках нам суп в большом бидоне; и на уро ­ ки Шилова, конечно, не ходила, бросила школу. Афанасий Титыч, снова мучительно проглотив слюну, поглядел на нас, на учителей и сказал: — Как вы смотрите, товарищи, если на сегодня мы закончим на этом уроки? J