Сибирские огни, 1977, №5

схватил мамин ватник, висевший на спинке стула рядом с кроватью. И хоть разом натянул его на себя, все-таки успел почувствовать, как щемящий озноб охватывает спину и плечи, тисками сжимает грудь. По ­ спешно запахнулся, тщательно застегнул все пуговицы и только после этого опустил ноги на пол, поставил их на голенища лежавших у крова­ ти валенок. Тут же на стуле были и зеленые ватные солдатские штаны, мама купила их мне на толкучке у Овсянникова рынка. Вся одежда у нас теперь вообще л ежа л а рядом с кроватями, сначала потому, что по нескольку раз за ночь бегали в убежище, когда объявляли воздушную тревогу, а потом уже просто из-за холода. Быстро н’атянул штаны, ста­ раясь не соступить с валенок на пол, застегнул их, туго затянул ремнем. Штаны были великоваты мне, но тепло держали хорошо. Снова сел на кровать, схватил со стула портянки, сдерживая дрожь и изо всех сил Стараясь не торопиться, намотал их на шерстяные носки, в которых спал. И надел валенки, подвигал в них ногами, встал, потоптался: ногам было удобно, портянки намотал удачно, будет тепло на улице. Постоял еще, ухватившись за спинку стула, и почувствовал, что на­ чал согреваться... Очень хотелось надеть еще шапку и тулуп, но делать этого было нельзя. Потому, что это не нравилось маме с- бабушкой, а главное — не до такой же я степени уже опустился, чтобы дома оде­ тым ходить. — Согрелся, Пашенька? — негромко спросила мама и аккуратно зажгла спичку; их тоже надо было экономить: кроме начатого у нас оставался всего один целый коробок. — Да...— так же тихо ответил я, глядя на маму. Ее лицо, освещенное горящей спичкой, было совсем не таким, какое сегодня приснилось мне, а зеленовато-бледным и одутловатым от голо­ да. И д аж е как-то вытянулось оно, и под глазами мешки, но главное — смотрела мама сейчас устало и горестно-терпеливо. Чуть слышно и буд­ то жалобно, как девчонка, вздохнула, стала зажигать коптилку на столе. А я все смотрел на маму... Одета она была, как всегда: толстое шерстяное платье, поверх него две кофты, рейтузы и валенки, а на голове — бабушкин старый шерстя­ ной платок, завязанный узлом на спине. Смотрел я потому, что будто впервые увидел, как же устала мама! — Ну, герой, что нос опустил, а?!. Я вздохнул, мама посмотрела на меня неожиданно весело, и уста­ лой обреченности уже не было в ее голубых'глазах, они даже улыбались по-довоенному задорно, насмешливо. И распрямилась мама, точно даже выше ростом сделалась... — Расслабился что-то мой внучек, Танечка,— потише, чем мама, но тоже бодро проговорила сбоку бабушка. Она стояла около времянки, открыв ее дверцу, аккуратно крест-на­ крест складывала в топку еще с вечера заготовленные мною коротень­ кие поленца. На сегодня их должно было хватить, а днем я схожу на пожарище маминой детской консультации,— до войны ее почему-то смешно называли «Каплей молока»,— и постараюсь найти какое-ни­ будь топливо. Бабушка тоже была в валенках, а поверх платья и кофты надела еще свою меховую жилетку, которую она называла душегрейкой, голову и спину повязала двумя платками, простым и шерстяным, и была сейчас совсем горбатой. — Ничего, мама, Паша у нас молодец!..— Хоть бабушка и папина мама, но моя всегда называла ее так. — Стараюсь...— выговорилось наконец-то у меня. Тогда мама, все улыбаясь и глядя прямо в глаза мне, вдруг чуть привстала на цыпоркиг и поцеловала меня в щеку. От неожиданности я д аже смутился, потому что у нас в семье не приняты такие нежности.