Сибирские огни, 1977, №5

«Перегной», приехала юная Н. Чертова в Сибирь. И хотя Л. Сейфуллину в Си­ бири она уже не застала, жизненным и творческим путям их суждено было сой­ тись, слиться и пересечься неодно­ кратно. Мотив соотнесенности своей судьбы с судьбой первых советских писателей, прозвучавший в очерке о Н. Островском, становится в воспоминаниях о Л. Сей- фуллиной едва ли не главным и самым близким сердцу автора. Родственное ви­ дится во многом. У них одна и та же «малая» родина: обе родились и выросли в метельных степях Оренбуржья, им дороги воспоминания о его «белых сне­ гах и трудных зимних дорогах». Обе на­ чали свой трудовой путь как сельские учительницы, им близка и «до послед­ ней кровиночки» знакома жизнь кресть­ янина. Обеих позвала к себе и потом уже не отпустила литература. И, когда однажды родилась у Н. Чертовой мысль написать книгу о нелегкой доле сель­ ской учительницы, сразу вспомнилась одновременно и своя, и сейфуллинская молодость. Учительницы «приезжали в деревню городскими, пугливыми «ба­ рышнями» и, мучаясь в тяжком труде, раньше времени поседев, становились почти не отличимыми от старых кресть­ янок и, в конце концов, так врастали в жизнь деревни, что решительно со все­ ми сельчанами, от мала до велика, как бы вступали в ближайшее родство». Эмоциональная атмосфера очерка сливает в себе и преклонение перед си­ лой художественного таланта JI. Сей- фуллиной, и признательность за ее ду­ шевную щедрость, и нежную дружескую привязанность, и сочувствие к ее непро­ сто сложившейся писательской биогра­ фии, и даже щемящую грусть от созна­ ния обделенности ее личным счастьем. В воспоминаниях Н. Чертовой дорогой ее сердцу человек предстает и в тяж е­ лые минуты писательской «маеты», драматического ощущения неспособно­ сти писать, что было результатом длительного отрыва от «своего» жизнен­ ного материала, от той деревенской дей­ ствительности, которая столь щедро питала раннее творчество писательницы. В очерке живописание органично сли­ то с литературоведческим анализом ранних произведений JI. Н. Сейфулли- ной —повестей «Перегной», «Выхваль», «Встреча», «Каин-кабак», но так как и анализ их подчинен общей задаче — раскрыть как можно полнее личность автора, то жанровая разнородность этого материала не замечается. Непосредственно к воспоминаниям о Л. Сейфуллиной примыкает ряд очерков и рассказов о жизни современного Орен­ б у рж ья— «Снеги наши белые», «Фев­ раль — красивые дороги», «Комбатан и Коростель», «Иван Мельник и Марья- ша» и другие, своего рода путевые за­ писки, сделанные Н. В. Чертовой после поездок на свою «малую» родину. А за­ вершается книга рассказом «Марья Кафташкина — мирская матерь», вос­ создающим образ мордовской крестьян­ ки, близкой по духу и Авдотье Нужде, и сейфуллинской Виринее. Конечно, эту книгу можно читать и как сборник отдельных произведений, что называется, вразброс, и каждый очерк и рассказ сам по себе способен вызвать интерес читателя. Однако цель­ ность книги, единство ее идейно-эстети­ ческого замысла постигаются не сразу, а открываются при чтении последова­ тельном и неторопливом, вдумчивом и аналитическом. Л. ЯКИМОВА Валерий Полуйко. Ночной звонок. Рассказы. Изд. «Донбасс», 1975. «В окно таращилась темнота. Неотвяз­ но, капризно измывались над тишиной звуки; рядом с нами безотрадной сидел­ кой примостилось остановившееся вре­ мя. Мы молчали». Уже в этих строках книги В. Полуйко «Ночной звонок» явственно ощущается одна из основных стилевых особенно­ стей его прозы — предельная внутренняя напряженность, недюжинный эмоцио­ нальный накал; автор явно тяготеет к драматическому, а подчас и трагическо­ му началу жизни. Он ставит своих геро­ ев в ситуации, где неминуемо столкно­ вение самых разноречивых чувств, страстей, желаний и, стало быть, неиз­ бежны муки и страдания. Неизвестный пассажир («Мать») му­ чается раздвоенностью своей жизни: у него практически две матери и еще не­ известно, о которой больше болит его сердце —о родной ли, или о той, что од­ нажды, в тяжелый послевоенный год, приняла его за вернувшегося с фронта сына. В рассказе «Клин неба» старик Захар провожает в последний путь жену Наза­ ровну и ждет опоздавшего (не по своей вине) на похороны сына Степана: «И терпит Захар, все терпит — угрюмо и ожесточенно. И ждет Степана. И злится на него, и жалеет, и ждет». А когда сын приехал, старик мучается от другого противоречивого чувства — уехать или нет со Степаном, бросать или нет дерев­ ню, где столько лет висел над ним един­ ственный в мире, родной до боли «клин неба»... Так же страдает мать Ксения, разрываясь душой между сыновьями, чья жизнь не очень-то складывается («Ксения»), Особенно же удалось автору изображение трагической ситуации в наиболее интересном, на наш взгляд, рассказе «Настино счастье». Здесь очень точно, психологически достоверно вы­ писаны все герои: и любящая Настя, и «гордяк» Лешка, так глупо порушивший хрупкое Настино счастье, и его мать, добрая Дмитриевна, и взбалмошная старуха Козлодраниха, и Настины под­ руги по общежитию. В концовке этого