Сибирские огни, 1977, №3

бы ты, Чакура, свои гляделки. Не поеду я. Пусть Григорий Гаврилович садится за руль. Я на Же лтышах остаюсь. Желтыши, и правда, было прелестное озеро: изогнутое серпом, глу­ бокое, чистое, оно задумчиво дремало под невысоким, уже вечерним солнцем. Дальний конец сиял, а вблизи, в тростниках, вода казалась дегтярно-черной, бездонной. Желтыши! Умеют же русские люди давать названия: всегда с душой, красиво и точно. Подъе зжая к озеру, мы еще издали увидели его пыш­ ный тростниковый окоем, ярко желтевший посреди зелени лугов. Издали оно казалось желтком «а зеленом блюде луга: такой был сильный, ж е л ­ то-золотой цвет его камышовой оправы. Я остался с Лешей на Желтышах , помог ему донести лодку до озе­ ра, оттолкнул от берега: Леша , т ак и не убив ни единой птицы, по-преж-г нему верил в свое охотничье счастье. Напевая что-то гортанно цыган­ ское, он энергично з ам ахал короткими крылышками весел. До темноты оставалось часа два, и я пошел бродить по степи. Куда глаза глядят. Дыша тревожно-горькими запахами степного полынка, идти, куда идется, смотреть на то, что видится, лечь, когда захочется, на колючую от скошенной травы землю — именно об этом я всегда мечтаю, собираясь на охоту. Я поднялся на пригорок. Ближние березняки не шелохнулись, з а ­ мерли с влажной темнотой в глубине, а березняки на горизонте синели островами в море. Зяблевое поле чернеет брошенным вверх шерстью полушубком, по пригорку наступает рать в шлемах — копны соломы в рпдах. Очень далеко белеют низенькие дома деревни, а в небе — облака, похожие на степные саманные хаты. Каждый год вижу все это, и всякий раз неменяющаяся эта пустота волнует меня, тревожит сердце. Скрипит под ногами первым снежком гусиная трава, но она еще ж и ­ вая, не убитая холодами. И мотыльки-совки задремали на цветах белого клевера, и кузнечики далеко и косо выпрыгивают из травы, и вдруг почти из-под ног вспорхнул житель этих мест, милый бард степной—жаворонок! Он низко-низко полетел над землей, потом стал набирать высоту, круче, круче! Вот я вижу его уже в небе, вот он трепещет крыльями на фоне белого облачка, и я, ликуя, слышу: жаворонок поет! Его трель — совсем тихое журчание, она какая -то робкая, короткая — несмелый отрывок вдохновенной звонкой летней песни, но жаворонок пел! Журчание неж ­ ного голоска его пролилось в самое мое сердце, отдалось сладкой болью, что вот еще одно лето ушло, невозвратимо угасло... Я подумал тогда и теперь твердо верю, что жаворонок для меня вспомнил свою летнюю песню, как бы ж е ла я сказать, что мир божий пре­ красен каждое мгновенье... — Спасибо, дружок,— ск а з ал я, переполненный радостью, светлой жаждой жить, дышать, слушать, мечтать, желанием сделать что-то доб­ рое, красивое... Уже стемнело, когда с большим пучком костяники для чая я вернул­ ся к озеру. Леши в лагере не было. Желтыши утонули в темноте, поверх тростников горбился туман. Я разжег костер и, зачерпнув воды, повесил на таган чайник. Скоро он засипел, застрекотал цикадой, вот-вот загремит крышкой. Я готовил уже заварку, когда на озере раздалс я оглушительный сдвоенный выст­ рел, тот отчаянный дуплет, когда нажимают сразу оба крючка и одно­ временно грохает из обоих стволов. Эхо выстрела еще не успело стихнуть, как послышался всплеск, т а ­ кой тяжкий, шумный, будто в озеро упал самолет или гигантский птеро­ дактиль. — Тону! — закричали на озере.— Спасите! Голос Леши!