Сибирские огни, 1977, №3

И шкуру с подлого содрать, То что за это может быть!» «Коль сила есть — тогда спеши, И по дороге сам реши: Из четырех верблюжьих ног, К какой прилипнешь ты, сынок». Тастаракай легко вскочил, Из юрты с шумом поспешил И камень сжал в руке одной, В другой свой верный нож складной. Тяжелым камнем — подлеца Четырехлетнего самца Меж глаз ударил, что есть сил, До мозга череп проломил, Верблюд свалился набок с ног. Ножом Тастаракай-сынок, Как будто молнией, взмахнул, -По шее зверя полоснул, И, ухватив за пару ног, Четырехлетнего самца Он с шумом-громом приволок К аилу старого отца. Маадай-Кара загоревал, Седой старик запричитал: «Скажи, старуха, для чего Я подзадоривал его Убить верблюда-вожака! Где разум был у старика! Положит комь темно-гнедой На гриву голову свою, Я, воин старый и седой, Теперь погибну не в бою. Кара-Кула за вожака Прибьет меня наверняка...» Пока так причитал старик, Тастаракай в единый миг С самца-верблюда шкуру снял И тушу вмиг освежевал. На части мясо разрубил. Вариться в чашу положил. И быстро сделал два мешка Из толстой шкуры вожака. Алтын-Тарге мешки отдал, С почтеньем матери сказал: «Кааны в нынешние дни Зверью безумному сродни. Бесправье, зло царит вокруг... Коль кочевать придется вдруг. Мешки сгодятся, может быть,— Чтобы посуду уложить». Тастаракай, сказавши так, Вмиг три долины обежал. Валежник, сухостой-сушняк, В три ветки обратив, собрал, В аил отцовский притащил. Огонь высокий распалил. Огонь и жарок, и высок. Суп в чаше бронзовой кипит. Разделся парень, и прилег, И притворился, будто спит. Спина его обнажена. Глядят Маадай-Кара с женой: У парня родинка видна С овечий глаз величиной. «У ненаглядного сынка Такая родинка была»,— Промолвила Алтын-Тарга И горько плакать начала. Маадай-Кара, седой старик, Печально головой поник: «Как уродился он таким. Откуда он и кто такой! И почему с моим сынком Схож этой родинкой большой!» Так сокрушались старики. Так горевали старики, Горюя, плакали они, Тоскуя, плакали они. Тут парень на ноги вскочил. «Ээй, почтенные,— спросил,— Суп не готов еще пока! Вы горько плачете о чем! Какого вспомнили сынка! С каким я это схож сынком!» И вздрогнула Алтын-Тарга, А вместе с ней Маадай-Кара, Как будто враз два уголька На них упало из костра. Не поднимая глаз, сидят. Скрывая правду, говорят: «Ты, парень, молод и горяч. Ты спал и принял смех за плач, И принял шутки ты сквозь сон За причитания и стон. Есть сын у нас, ты говоришь! Убил верблюда и быка. Со страха выдать норовишь Себя за нашего сынка! И нас ты хочешь, может быть, Перед кааном обвинить!» Торбок встряхнулся тут, и вмиг Он темно-сивым стал конем. Бедняк встряхнулся, и возник Алып в обличии своем— Прекрасный, сильный, молодой. Стал Когюдей самим собой: Вновь светлолунное его Лицо в сияньи золотом, Лик яркосолнечный его Сверкает чистым серебром. Грудь, точно поле — широка. Как мощный кедр — его рука. Лоб снега белого светлей. Нос, как горы хребет прямой.