Сибирские огни, 1977, №3

Кровавоглазый великан, В обратный путь коня пустил, Совсем уже лишившись сил. Теперь, смертельно утомлен, Про кобылицу думал он: «Что ж, не вернулась ты назад. Так волки-вороны съедят!» А кобылица вслед ему Сказала, плюнувши во тьму: «Уйти я от тебя смогла. Позор тебе, Кара-Кула! Из шкур семи твоих волков Тут шубу теплую сошьют, Из перьев воронов твоих Подушку толстую набьют!» ...Коня не гонит своего Кара-Кула — устал, в пыли. Как щепки волосы его Торчат — сквозь шапку проросли. Качаясь на худом коне. Заметил он издалека На поллути к своей стране Большого черного быка. За ним повозку в серебре, А на повозке, на ковре, В шаманских лентах на груди — Свою жену Кара-Таади. Она ждала четыре дня. Дождавшись, счастлива была, И мужа, и его коня Домой в телеге привезла. Приехавши к себе домой, Каан кровавый справил той: Людскую кровь Кара-Кула, Процеженную, в глотку лил, Кровь конскую исчадье зла Остуженную жадно пил. Отменных кобылиц куски Стоят в корытах перед ним, Баранов лучших курдюки Лежат горами перед ним. Средь окровавленных полян, Среди обглоданных костей — Всепожирающий каан, Всепоглощающий злодей, Сосущий сало без ножа. Без плетки ездящий каан. Теперь, насытившись, лежал От человечьей крови пьян. Бездонного, как пропасть, рта Зияла черная дыра. Он половину съел скота Из табунов Маадай-Кара. В два раза толще стал злодей — Из сала щек не видно глаз, И конь на родине своей Стоит — жирнее в десять раз. В тюрьму железную увел Каан захваченный народ, И за железный частокол Загнал алтайский белый скот... ...Придя в алтайские края. Из заповедного ручья Воды кобылка напилась И обернулась в тот же час — Коровой синей молодой С четырехрогой головой. Затем отправилась туда, Где, как и в прежние года, Шумит над бегом синих рек Несокрушимый бай-терек. Здесь, у железного ствола. Мычать корова начала. Мычит корова и ревет. Казалось, пуст Алтай, но вот — Старушка — сгорблена, бела, С вершины медленно сошла. Одежда женщины бедна, И сразу видно, что она — Стара, устала, голодна — На весь Алтай теперь одна Перемогается, живет. Себя — Хозяйкою зовет Земли опустошенной всей. Безлюдной родины своей... Корове голову, глаза. Лаская, гладила она, И за слезой текла слеза: «Теперь, наверно, ты одна Осталась от всего скота. Долина пышная пуста...» Пока печально речь текла, Корова синяя пошла К нависшей над лужком скале, А там в затишке и тепле И отелилась, принесла Четырехухого бычка, Четырехрогого сь|нка... У пяток голубой горы. Шалаш построив из коры, Старушка стала тихо жить. Корову синюю доить, Присматривая за бычком, Парным питаясь молоком. Но одиноко дни текли Средь обезлюдевшей земли, И каждый день, судьбу кляня, Ворчала горестно она: «Я одинока и стара... На всей земле Маадай-Кара Среди долин, в лесной глуши Неужто нету ни души! Один хотя бы человек Остался тут от всех племен! О, как бы мой почтенный век Согрел своей улыбкой он...