Сибирские огни, 1977, №3

Под желтым светом многих лун Огромный огненный табун. Стрела за миг прошла насквозь, Взрезая плоть, ломая кость, Пробила толстые бока Того шального стригунка. «О, на земле Маадай-Кара Я смерть нашел»,— он простонал, Качнулся — шерсть из серебра — И наземь, скорчившись, упал. Маадай-Кара шагнул туда, Где завершил свои года И, криком напугав табун, Упал простреленный стригун. Он к жеребенку подошел, Достал железный иож-томрок И брюхо-печень распорол, И толстую кишку извлек. Ушел, а мясо бросил там Добычей воронам и псам. Молозивом Алтын-Тарги Кишку наполнил до краев; Согнул тугие тальники И люльку сплел из тальников; Из мха, белей чем облака, Подстилку сделал для сынка. Приладил к люльке он с углов Ремни из шкур семи волов. Чтобы сынка запеленать, Стал шкуры снежных барсов мять. Он выбрал шкуры соболей — Что попышней и посветлей, И эти мягкие меха, Расправив, бросил выше мха. И вот — просторна и чиста — На дол похожа люлька та. Лежит подушка из бобра. Как невысокая гора. Алып взял сына своего. На шкуры опустил его. Кишку на локоть накрутил, Рукою люльку обхватил, Взошел на гору, что собой Затмила полдень голубой. Из ясных глаз его жены Обильно слезы потекли, Как две реки — горьки, черны — Долину вмиг пересекли. И молоко из двух грудей В тоске обильно пролилось, В два озера, зимы белей, 8 долине светлой собралось... В тень шелестящую берез Алып младенца перенес. Нашел ложбинку, люльку там Подвесил к четырем стволам. Над люлькою, невысоко, Приладил толстую кишку. Чтобы стекало молоко — За каплей капля в рот сынку. Вонзил в березу нож-томрок. Чтоб желобком из тростника Животворящий чистый сок Стекал по капле в рот сынка. И так сказал алып седой: «Если умрешь, сыночек мой, Все ж не покинешь край родной, А если суждено взрасти — 'Проложишь новые пути, Пройдешь защитником добра, Народом будешь не забыт... Пусть защитит тебя гора, Береза-мать благословит. Прожить достойней бедняком. Чем быть у недруга рабом. И лучше не прожить и дня. Чем быть в зубах его коня». Так говорил алып седой. Качая тяжко головой. Стирали слезы старика Боками в небе облака... Остался на вершине сын, В родной аил идет каан, И видит он, траву долин Укрыл не снег и не туман: Одна полна горючих слез, Полна другая — молока. Жена в печали, он унес. Ни слова не сказав, сынка. Дверь золотую отворил Алып и так проговорил: «Стой-подожди, старуха-мать, к Не надо ллакать-горевать! Зажги очаг, неси вина. Наполни чашу дополна. ( Пусть правит нашею землей Великий той, прощальный той. Ты знаешь, я за много лет Немало одержал побед, И вот теперь, когда я сед И прежней силы в теле нет, К нам, затмевая белый свет. Орду ведет Кара-Кула — Отродье подлости и зла. Пусть чаша горя велика. Ее испить придется, мать. Но будь спокойна за сынка — Ему в неволе не бывать. Не беспокойся за сынка. Он там, где синь и облака, Березой-матерью согрет, Отцом-горой укрыт от бед. Сынок единственный взрастет И в наш аил пути найдет». Вздохнула горестно жена, Очнувшись, точно ото сна.