Сибирские огни, 1977, №2

— Д а ,— обозленно крикнула Глаша, и сама не знала, почему у нее вырвалось из груди.— Если хотите — мой жених. Иван Теодорович. — Обычная уловка. Все такие, как вы, объявляют себя невестами. Глаша не знала, догадается ли и пожелает ли Иван подтвердить, что она его невеста, и у нее горело лицо, горели уши. Нет, она больше не проговорится. Не даст для дознания ни одного неосторожного сло­ вечка. Ей называли явочные квартиры, где встречалась с товарищами по комитету, она отрывисто бросала: — Не бывала. Думаю, что и Теодорович не бывал. Каждый вечер гулял со мнор по бульвару. — Напрасно упорствуете. Чистосердечное раскаяние смягчит вам приговор. Он ведь явится для вас вторым. Подумайте. А Глаша уже догадывалась, что суда над ними не будет. Все решится просто: по окончании дознания министр доложит царствующему олуху, и тот соизволит повелеть: таких-то и таких-то сослать в Сибирь. Наверняка в Якутскую область. Дальше уж некуда! Ну и что же, и там живут люди. Лишь бы доходили книги. А революция освободит. И ждать уже недолго. Она не умела скучать. Всюду находила себе дело. Мать, примчав­ шаяся в Москву, передала шелковое полотно да разноцветные нитки, и Глаша начала вышивать скатерти: одну—.в подарок матери, другую— сестре Кате. А когда разрешили передавать книги, Алеша доставил томики Ибсена. Первым делом перечитала! пьесы, поставленные «художниками». Восторгалась смелыми репликами 'непреклонного док­ тора Штокмана. Эх, посмотреть бы этот спектакль! Алеха говорит — Станиславский в роли Штокмана великолепен! Мать и брат приходили на свидание. Хотя и через решетку, а все равно — праздник. Из Киева примчалась старшая сестра, но ей в свидании отказали. Понятно, из-за того, что уже отбывала ссылку. И Глаша написала ей: «Моя дорогая, милая Катюша, мне так бесконечно больно, что , тебя выделили изо всех и не пустили ко мне. Мне больно еще и потому, что с ними ничего не сказала специально для тебя, что-нибудь такое теплое, хорошее. Свидание эго — какой-то сон. Теперь у меня в голове остались только отдельные фразы да печальные лица. Лица были почему-то очень печальны. Я себя знаю и теперь буду ужасно терзать­ ся тем, что ничего не сказала им для тебя. Если бы ты только знала, как я тебя люблю и как всякое твое горе мучит и меня! Голубочка, мне так хочется, чтоб ты чувствовала себя хорошо... Мое сидение — это такое маленькое, совсем ничтожное горе в сравнении с другими многими горями...» При раздумье о старшей сестре Глаше тотчас же вспомнился Курнатовский. Где он? Что с ним? Все еще в тифлисском тюремном замке или уже снова шагает по этапу в Сибирь? Глухой, нездоровый... Д аж е подумать больно... А его сердце? Все еще ноет от тоски? Может, время уже залечило напрасную душевную рану. Может, понял, что мы разные люди. Пройдут годы, а нам так и не доведется встретиться вновь... А Катюха как? Неужели по-прежнему думает о нем да ждет счастливой встречи? Напрасно. У него к ней холодок в душе. Вернее, он запирает свою душу на семь замков: до победы революции не обзаводиться семьей. Катюша это знает. Бедная, горемычная... ...Зима переломилась. Солнышко все выше и выше взлетало в ясное небо. В камере стало светлее, и в какой-то из щелей пробудилась муха. Глаша обрадовалась жужжанию ее крыльев. Следила за полетом.