Сибирские огни, 1976, №12
жен, тебя любят женщины. Я тебе втайне завидовал, но теперь я тебе не завидую... Больше того. Тогда, на Кавказе, ты вынес меня с моей вы вихнутой ногой. Теперь в пору мне «выносить» тебя. Благо, я перемолол в голове многое, в том числе все, что касается религии, богов, культов, теологии и атеизма. Я переваривал все это в своей башке годы, мучил ся сомнениями и в конце концов твердо убедился, что никакого бога нет. И могу с кем угодно спорить на эту тему. Никто мне не страшен, даже сам Папа Римский!.. Но как мои знания втиснуть в твою голову и ду шу, Климов?.. Ведь ты — тот же верующий. Ты когда-то сказал себе: бога нет. И утратил всякий интерес к религии, к атеизму. У тебя скулы сводит от разговоров на религиозную тему. Ты рассуждаешь примерно так: я не верю, и отвяжитесь от меня. Стихийный ты материалист и атеист. Твоя девушка и ее семья верят, что бог есть, а ты веришь, что его нет. А этого-то как раз и мало! Надо уметь научно доказать, что бога нет, уметь убедить другого. Вот тогда ты уж точно неверующий. А сей час ты тот же верующий!..» Виноват ли Климов в этой своей «ахиллесовой пяте»? — думал Са ня. И приходил к выводу — нет, не только Климов виноват в этом. Ви новаты и учителя в школе, и преподаватели, особенно те, что препода вали ему историю, философию и атеизм. «То есть виноваты мы, в том числе я,— думал Саня.— Не доходим, стало быть, до каждого, не становимся «духовниками», а просто бара баним по учебникам и пособиям. Иначе откуда же такие Климовы? Бап тисты вон небось доходят До каждого человека, до его души. Ишь ведь с чего начали обрабатывать Климова! Заговорили с ним об одиночестве, о страхе смерти... То есть, начинают с того, что затрагивают душевные струны. Я же на лекциях и семинарах начинаю с того, что доказываю первичность материи и вторичность сознания. А волнует ли это какую- нибудь девчонку или какого-нибудь парнишку? Сжигает ли их душу во прос: что же первично, материя или сознание? Так ли уж важно для них, что какая-то там «материя» первична?..» И снова думает Саня об отце. Хорошо отцу было преподавать, ког да он выстрадал эгу самую диалектику, познал ее ,, что называется, хребтом!.. Хорошо ему было говорить о значении революции, когда сам он родился в бедняцкой семье, видел живых эксплуататоров. И за но вую жизнь ходил в атаку, лез через сивашскую трясину, мок и мерз, истекал кровью и хрипел «ур-ра!» А погом строил, голодный и вшивый, КМК. А позже протопал со своей частью от самой границы до Волги и обратно от Волги аж до Эльбы! «А я ничего этого не испытал,— не без горечи думал Саня,— Я да же родился-то после войны, я только слышал рассказы, только читал да смотрел в кино... А уж что говорить о теперешних моих студентах!.. Оттого, может быть, они не убеждены до конца, что уже мы, препода ватели, не до конца, не до самой глубины убеждены? Мы только в го лове убежденные, а не в крови, не в сердце. Если я еще мог потрогать отца, поговорить с ним, посмотреть его розовый шрам под правой ло паткой, если отец для меня был живой историей, то ведь я-то своим ученикам даже шрама не могу показать...» И тут Сане вспомнился давний спор с Климовым, спор насчет про верки убеждений. Климов сказал тогда, что вот, мол, случись война, и все мы встанем как один и умрем за отечество, если понадобится... Да в том-то и дело, думает Саня, что вряд ли проверка наших убеждений явится теперь в виде войны. Все идет к тому, что войны как таковой не будет. И проверка-то придет скорее в виде идеологической войны... Но если раньше он, Саня, говоря слова «идеологическая война» представлял себе, что война эта где-то далеко, где-то там, в дипломати
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2