Сибирские огни, 1976, №12
Копили, копили со старухой добро, все вроде бы уже было, как у лю дей,— на тебе, пожар! Да все сгорело, знаешь, дотла. Пришли с рабо ты— одни головешки... Ну и помотались же по квартирам, пока дали ка зенную, ох, и помотались... Но вот переехали. Что делать? Все по-новой наживать? Давай наживать по-новой. Только мало-мальски стали на но ги — бац! Обокрали. Подчистую, не веришь, даже посуду у старухи, чаш ки эти чайные уперли!.. И вот когда остался я вдругорядь в одних под штанниках, а старуха в одной юбке, тогда и думаю — да твою же мать! Да если он есть там, бог этот, дак почему же он допускает, чтоб одному и тому же человеку такие беды на голову! Тут, слышь, и кончилась моя вера!..— Потапыч даже всхохотнул как-то весело и беспечно, мол, про пади оно пропадом и это барахло, и эта самая вера!.. Климов слушал Потапыча, смотрел на его загорелое круглое лицо с веселым широким носом и чувствовал, как становится легче, легче... Вот так же, наверное, думал Климов, рассудил бы отец — «пропади оно все пропадом»! И хорошо, что они есть на свете: отец и Потапыч. Хорошо, что есть Та старушка-лесничиха, которая спасла его, Климова, когда он свалился в речку... «Вот ведь тоже, как и у Лины, была у меня старуш ка-спасительница. Только она не молитвами спасла, а вынесла, понима ешь, стопку водки, выпей, говорит, молодец, для сугреву. Да снимай штаны, я состирну...» Попрощавшись с Потапычем, Климов заглянул в столярку, где Колька-весельчак на завывающей циркулярке распластывал плахи на длинные узкие рейки, а Колькин напарник пускал рейку на механиче ский фуганок и, поворачивая ее то одной стороной, то другой, гладил по всем четырем граням; ловко работали столяры — одно загляденье. Били из-под циркулярки пахучие опилки, взлетали от фуганка тучи белой ше лестящей стружки. Зашел Климов и в кузницу, и к сварщикам: поздороваться, покурить, полюбоваться огненным металлом и умными движениями кузнецов, по слушать треск электросварки. «Они не занимаются богоискательством и прочими загибонами,— думал он, выходя в вестибюль мастерских,— они просто живут, работа ют, растят своих детей. Они не рассуждают о смысле жизни, но голову даю на отсечение, они нутром своим чуют, в чем он, смысл жизни, нутром!..» Климов чувствовал, что растерянность его проходит, на душе стано вится спокойнее, а под ногами как бы тверже. И думал он теперь о том, что все, что наговорила ему Лина о вере и о боге,— все это, в конце кон цов, ерунда, не главное. Главное то, что Лина уже не девушка, она те перь ж е н щ и н а . Ну а женщина не может долго быть без мужчины, женщина, которая давно не спала с мужчиной, сказал как-то Потапыч,— это все равно, что корова недоеная... Тут Климов невольно рассмеялся: циничен, конечно, старый черт Потапыч, а все ж таки... Все ж таки знает он жизнь и смотрит, что на зывается, в корень... Словом, Климов преисполнился надежды, что прибежит к нему Ли на, как миленькая. Вера верой, а природа свое возьмет. Живое, как го ворится, к живому тянется... Однако прийти к нему Лина согласилась лишь после нескольких на стойчивых приглашений. И вела себя совсем не так, как предполагал Климов. Уж он-то со своей стороны сделал, кажется, все: и в квартире у него опять все сияло и блестело, и цветы-то он купил роскошные, и уго щения и лакомства всякие... И говорил-то он с ней — не говорил, а рас стилался: «Линочка, Линочка...», «Лапусинька моя, как я по тебе соскучился!..», «Во сне тебя вижу каждую ночь...», «Ах, эти глазки, эти ручки!..», «Каким меня ты ядом напоила...» И много всяких других
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2