Сибирские огни, 1976, №12
рался быть с ней милым, деликатным, старался предугадать малейшее ее желание. Веничком из полыни подмел в палатке, аккуратно застелил постель, принес из колонки питьевую воду... Легли они почему-то как можно дальше друг от друга. Лежали и слушали, как шумит море. А оно в ту ночь что-то расходилось, развол новалось, валы накатывались на песок и шумели совсем близко, возле самой палатки. — Снесет нашу палатку,— тихо и серьезно сказала Лина. Подни мет на волну, и поплывем... — И йриплывем в Турцию,— продолжал Климов.— Здесь ведь не далеко. Турки утром проснутся — что за чудо желтое плывет? Однако Лина не рассмеялась. Сказала, что в детстве почему-то мечтала побывать в Палестине... Потом стала рассказывать, что в школе была этаким гадким утенком, необщительная, слово из нее трудно было вытянуть... Вспоминала учите лей, говорила, что самые интересные уроки были по литературе: такая замечательная учительница была, так интересно рассказывала, так лю била свой предмет!.. — Теперь понятно, откуда у тебя склонность к стихам и прочему... сказал Климов.— Непонятно только, почему ты пошла в технический, а не в гуманитарный... — А я хотела... Я ведь еще и в музыкальную школу бегала, в класс фортепиано... Но папа настоял, чтобы пошла в технический. Папа инже нер... Мама тоже говорила, что гуманитариев сейчас полно, стоящую работу найти будет трудно... «Да зачем ты их послушалась-то? — хотел спросить Климов.— Так ведь можно жизнь искалечить. Нравилось одно, а родители заставили заниматься другим. А что если так и не полюбишь технику? Вот и будешь всю жизнь повинность отбывать, делать нелюбимую работу. Наплевала бы на их рассуждения и пошла бы куда хотела!..» Однако вспомнив, что Лина страшно не любит таких разговоров, что она твердо убеждена — родителей надо слушать во всем,—Климов толь ко и сказал: — Жалеешь, наверное? — Жалела... А сейчас — нет. Сейчас я поняла — было бы желание, а время и для музыки, и для стихов, и для театра всегда можно выкроить... Конечно, Климов мог бы ей возразить, что при всей, мол, твоей раз носторонности у тебя нет главного — ты не любишь своего дела; мог бы продолжить спор, который они вели в мастерских, когда она сломала ре зец. Но спорить не хотелось, да и понимал Климов, что его сосредоточен ность только на технике — тоже нехорошо. Так он и сказал ей, что чув ствует свою однобокость все острее и острее. Это все твое влияние,— сказал он,— Заразила меня, понимаешь... Но я, наверное, безнадежен в этом смысле... В музыке серьезной ни фига не смыслю, живописи как следует не знаю... Да ну! — возразила Лина.— Безнадежен! Было бы желание. Хо чешь, зимой будем вместе ходить на концерты, в театр, на выставки?.. А стихи я тебе буду давать высший сорт: мама же в библиотеке работает... Так они лежали и говорили обо всем серьезном, пока сон не сморил их, уставших за длинный, наполненный столькими впечатлениями южный день. Засыпая под убаюкивающий, монотонный шум водяных валов, Кли мов как бы отвечая далекому голосу в себе, голосу, который спрашивал: «Ну чт* же ты? Что же ты?..» — успел подумать, что впереди еще целых два дня и две ночи... *
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2