Сибирские огни, 1976, №12
их, усаживал в кресло поближе к батарее, потом размалывал на ручной мельнице кофейные зерна... Словом, «машина», которую он сам и разра ботал, теперь несла его, хотел он того или нет. Вот сейчас он сварит кофе, и Галя будет восторгаться ароматом ко фе. Потом она будет восторгаться вкусом сухого ^ина, а скорее всего — коньяка. Потом Климов включит магнитофон и спросит, что бы она, Га ля, хотела послушать. Та попросит что-нибудь непременно дикое... И он найдет на ленте что-нибудь вроде «Торонто» или «Один во Вселенной» и подольет в рюмки и предложит сигарету. А потом они пойдут танцевать, сначала при включенном свете, потом — при выключенном. И Галя бу дет спрашивать: «Соскучился, да? Соскучился, да?..» А когда он, проводив ее, вернется к себе, то придет в ужас от того, что в квартире все вверх дном, а пол усеян шелухой от кедровых ореш ков. И когда только успела? — будет удивляться Климов. Дело в том, что Галя страсть как любила эти кедровые орешки. Она их грызла везде: на работе, в трамвае, в кино, во время разговора и да же, кажется, в постели... При этом на губах у нее белели крошки орехо вых ядрышек, а челюсти и язык пребывали в постоянном движении — это она разжевывала ядрышко или пристраивала во рту очередной оре шек для более удобного разгрызания... Климову это не нравилось. «Об разованная вроде бы женщина,— морщился он,— а поди ж ты...» Но в то же время он как бы и закрывал глаза на эту любовь к орешкам. «Все мы не без недостатков...— думал он.— У каждого есть какой-нибудь этакий пунктик...» Однако сегодня, возясь на кухне и слушая громкое щелканье, кото рое доносилось из комнаты вперемежку с кваканьем магнитофона, Кли мов чувствовал, как им овладевает нудная, сосущая тоска. Тоска оттого, видимо, что есть у него Лина, она вошла уже в его жизнь, она уже, мож но сказать, крепко засела в нем, а тут вот Галя... И он, вместо того, что бы сказать: так, мол, и так, Галя, ты уж меня извини... Вместо этого он плывет по течению. И что самое мерзкое — все будет так, как заведено, как сработает некогда запущенная «машина». А потом, проводив Галю и прибирая растерзанную кровать, он будет чувствовать себя последней скотиной... Но все шло «по плану»... Вот уже и кофе готов, вот уже Климов на крывает на стол и собирается доставать из холодильника бутылки с ви ном... Однако что это? Вновь по-соловьиному защелкал звонок у входной двери, Климов в недоумении (кто бы это мог быть?) идет открывать и... о, доннер веттер! — в дверях стоит не кто-нибудь, а сама Полина Зима с книгами под мышкой. Принесла-таки! Но в какой же неподходящий мо мент!.. — Я привезла тебе Исикаву Такубоку,— будто бы ни капельки не смутившись (хотя уже заметила ж е н щ и н у , сидящую в кресле), ска зала Лина и, отдав Климову пальто, прошла в комнату. После того как Климов (куда деваться?) познакомил их и усадил гостью тоже в кресло, Лина заговорила о том, что кроме сборника Таку боку она принесла еще книгу, в которой собраны стихи поэтов пушкин ской поры. Очень и очень интересно,— говорила она, обращаясь в основном к Климову и как бы не замечая окаменевшего лица Гали.— До недавне го времени я думала: вот был Пушкин, возвышался, как скала, а рядом были еще поэты, но такие маленькие, такие ничтожные, ну, как песчинки по сравнению со скалой. И вдруг открываю, что были такие большие поэты, как Батюшков, Языков, Денис Давыдов, Баратынский. И Пуш- кин-то, оказывается, взял у всех у них понемногу: у Батюшкова, напри- мер, по словам Белинского, он взял готовую форму стихам у Языкова и Давыдова он взял, ну, что ли, гусарскую легкость стиха. Он восхищался
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2