Сибирские огни, 1976, №12

и мировоззренческой насыщенностью. В конечном счете, писатель добивается того, что из всей непритязательности историек о прошлом постепенно вырас'- тает живое чувство исторических связей. Мы им проникаемся до такой степени, что уже и на знакомую от века луну не можем посмотреть без того, чтобы не подумать о вечности, об этих неотступ­ ных связях с «той самой луной, ко­ торая через много лет после этого стояла надо мной в розовом небе под Орлом, той самой луной, которая много лет раньше светила над прадедушкой под Берлином, под Дрезденом, под Гамбургом, той самой луной, которая и ныне освещает забро­ шенное кладбище в Скулянах, его сухую серебристую полынь, его изъеденные временем, вросшие в землю мраморные плиты с разноязычными надписями... той самой луной, на которую уже сту­ пила нога человека — разрушителя и созидателя». Как ни мала «судьба-песчинка», но, устремляясь в жизненном потоке, она захватывает с собой частицу самого Вре­ мени. И человеческая личность вдруг представляется словно бы сотканной историей, причастной — сознательно или бессознательно — к таким глобальным процессам, как становление государства, нации, народного миропонимания. Не где-то в абстракции, а именно в челове­ ческой душе происходит отбор лучшего нравственного материала для будущего, вырабатываются моральные критерии. Через человеческую душу происходит взаимосвязь поколений — формируется выношенная в долгих мечтаниях «земля людей». И тогда впрямую звучит сокровенная философская мысль романа: «Как все в природе, я бесконечен. Мое начало, так же, как и мой конец, может быть только условно... Я существую в так называе­ мом времени, которое так же, как и я сам, бесконечно»; «Все распалось, раз­ рушилось... Осталась лишь таинственная связь между ним, моим дедушкой, и его предками и его будущими потомками, ис­ торическая судьба которых заключалась в боевом служении России...»; «Читая и перечитывая эти записки, я все время не только ощущал как бы свое присутст­ вие при описанных событиях, но даже причастность к ним, личное участие в них...». Малой каплей несутся в жизненном потоке герои романа, но уже не кажется привходящим в этой семейной хронике частое упоминание имен Петра I и Мазе­ пы, Шамиля и Кутузова, Пушкина и Мицкевича, Дениса Давыдова и Халту­ рина, Веры Засулич и Фрунзе... Отличительная черта произведений такого рода — искреннее доверие автора к движению времени, к прогрессивному характеру самого человеческого бытия. Это книги, по-своему воплотившие ас­ пекты того творческого процесса, о ко­ тором недавно с 1 высокой трибуны пар­ тийного съезда было сказано как о за­ мечательной способности искусства и литературы передавать «потомкам па­ мять сердца и души». С точки зрения художественного пси­ хологизма, Валентина Катаева можно изучать как большой материк: долины и горы, обрывистые склоны. Когда худож­ ник набрал такую силу, прошел через «Время, вперед!», через «Белеет парус одинокий», через «Святой колодезь», все это у него уже было,— тогда, видимо, и возникает этакое «богатырское» каче­ ство психологизма: писатель м о ж е т в се , как ни напишет, как резко ни сме­ нит стилистический пласт, все равно по­ лучится по-катаевски, художник будет прав. О том, как большой писатель свободно пользуется самыми разными психологи­ ческими системами,— настолько свобод­ но, что порой даже пугает нас, сегодняш­ них, привыкших к литературной упорядоченности,— наверно же, всего выразительней могли бы сказать приме­ ры хрестоматийной классики — Чехов, Горький, не говоря уже о Льве Толстом, в «диапазонах» которого разместится, пожалуй, вся известная нам психологи­ ческая стилистика. Однако не менее интересно критику наблюдать и становление психологиче­ ского анализа у писателей, пусть не столь маститых, зато сегодняшних, формиру­ ющихся буквально у нас на глазах. Ф о р м и р у ю щ и х с я — вот что здесь главное. Всегда манит возможность под­ метить, зафиксировать фантомы чего-то ускользающего, невидимо растущего: как возникает зеленый лист на дереве, как зима оборачивается весной. Откуда у мо­ лодого художника те или иные психоло­ гические импульсы, как накапливается лишь ему одному свойственное «чувство души», а соответственно и умение воссоз­ давать его, человеческое мастерство. Можно представить себе, как велик соблазн для любого критика рассмотреть, рассказать, как такое происходит, ска­ жем, на материале творчества Биля Липатова или Виктора Астафьева, или Юрия Бондарева — от «Юности коман­ диров» до «Берега». Десять лет назад мне довелось писать о первой крупной книге сибиряка Влади­ мира Сапожникова 1 — тогда еще доволь­ но молодого автора. Его сборник «Пер­ вые петухи» составили рассказы о людях с трудными судьбами, но характерами поразительно жизнестойкими. «Почти каждый рассказ В. Сапожникова — это своеобразный психологический этюд, ис­ следующий, чем жив человек, что удер­ живает его на жизненной стремнине да­ же тогда, когда приходят тяжелые вре­ мена, наваливается беда, ломается судьба...». 'В . Л и т в и н о в . Молодость художника, молодость героя. «Коммунист», 1965, № 13; В. Литвинов. Писатель начинается... М., 1966.