Сибирские огни, 1976, №12

века, и нет дедушки, который рассказы­ вал о том человеке, но живут люди, пьющие эту воду, наслаждающиеся ее журчанием и видом. И все знают, что эту воду пустил гулять по земле старик Ахба, предок Ахба, человек по фамилии Ахба. Не пропало имя его, потому что течет из камня живая вода...». Идею о том, что через живое чувство мы общаемся с прошлым и будущим, по-своему утверждает в своем многотом­ ном романе «Открытие мира» .Василий Смирнов. Последняя, четвертая книга, появившаяся сравнительно недавно, осо­ бенно выразительно отмечена такой перекличкой времен: описывая русскую деревню весны 1917 года, когда все взбурлило, потянулось к активной соци­ ально-политической жизни, возникли первые бедняцкие Советы, крестьяне приняли решение совместной артелью обрабатывать барскую пустошь,— еще оттуда писатель доносит до нас, сегод­ няшних, ощущение и понимание, как возникли в нашем народе первые ростки советского образа жизни, как дух кол­ лективизма утверждался в самих душах людских, преодолевая вековую собствен­ ническую психологию, бережно отбирая все ценное в нравственном опыте, в тру­ довых традициях народа. Столь серьезные материи тем более остро задевают читательское чувство, что «сопереживаем» мы в данном случае волнениям и открытиям деревенского мальчишки, Шурки Соколова, героя эпо­ пеи В. Смирнова,— все пропущено через его отзывчивую душу, смекалистый и приметливый ум, все получает его не­ посредственное толкование. Идейное, по­ литическое в сознании юного героя воплощается тем «натуральней», чем теснее сплетается с реалиями юности, расцветающей в свою новую весну при­ роды, с великим мальчишеским счасть­ ем, когда тебе впервые в жизни доверили самостоятельно пройти за плугом... Можно указать еще и на Валентина Катаева, который в своем новом романе «Кладбище в Скулянах» прямо говорит нечто обращающее к толстовским словам о нашем общении чувством с прошлым. «Время окончательно потеряло надо мною власть,— читаем мы на одной из страниц романа.— Оно потекло в разные стороны, иногда даже в противополож­ ном направлении, в прошлое из буду­ щего...». Непростой художнический опыт пред­ принят в этом романе: большую идейно­ философскую мысль о становлении на­ родной психологии в веках, о преемст­ венности чувств в поколениях В. Катаев положил себе выразить в жанре и кол­ лизии удивительно непритязательных — роман воспроизводит бытовые заметки, «мемуары» двух русских офицеров, деда и прадеда, людей, чью заурядность, от­ даленность и от народных масс, и от передовых веяний века автору приходит­ ся то и дело подчеркивать в специаль­ ных отступлениях, вроде: «Да и что он 11. Сибирские огни № 12. мог сказать,— обмерший от ужаса, ско­ ванный жесточайшей дисциплиной, ли­ шенный права выражать свои чувства и мысли...»; или: «Ничтожная песчинка среди великих и малых исторических событий X IX века, он жил общей армей­ ской, ничем не замечательной — време­ нами кровавой, временами безумно скуч­ ной — жизнью. которая, как всякая человеческая жизнь, всегда достойна ху­ дожественного изображения хотя бы единственно для того, чтобы потомки имели достоверные свидетельства о жиз­ ни своих отцов, дедов и прадедов»... Поначалу так и представляется: если у писателя в этой «семейной хронике» и была какая-либо сверхзадача, так имен­ но дать такое «достоверное свидетельст­ во», дать читателю прочувствовать эпи­ зоды прошлого, пережить их в себе — не больше. И Валентин Катаев, всегда отличав­ шийся сочностью и пластичностью своей живописи, достигший к зрелым годам подлинного мастерства в этом деле, в новом романе устраивает для читателя поистине пиршество психологической интроспекции, едва ли не на каждой странице заставляет нас открывать в себе удивительную способность к душев­ ной трансформации, перевоплощению чувств: вот человек в болезненном бре­ ду... залихватский полет саней в лебяжь­ их снегах... чувство роженицы, только что пришедшей в себя после всех мук... кавказский офицер, едущий сказочной ночной степью... маленькая девочка, на­ блюдающая с балкона ужасы еврейского погрома... советский корреспондент в бое­ вом самолете над вражеской территори­ ей... наполеоновские французы, гибну­ щие под расколотыми льдинами... и даже нечто совсем уже несусветное: что чув­ ствует в гробу, во время отпевания, свя­ щенник, умерший от горячки... Но та психологическая закономер­ ность, согласно которой под внешними признаками чувства, под первым слоем обязательно должно открыться нечто бо­ лее глубинное,— она и в этом случае обнаруживает себя достаточно убеди­ тельным образом. Постоянно совмещая (и смещая) самые разные временные пласты, без конца находя перекрестие одних судеб с другими — и какого-то бесконечно далекого пращура-сечевика, и прадеда, воевавшего с Наполеоном, й деда, покорявшего Кавказ,— В. Катаев при этом неотступно ведет параллель собственной жизни через воссоздание в памяти то первой мировой войны, то гражданской, то Великой Отечественной, словно вопрошая дедовское и прадедов­ ское о чем-то своем, порой мучительно тревожном. Художнически умело ис­ пользует автор все возможности своей «эссеистской» манеры повествования, однажды счастливо найденной и широко продемонстрированной в предыдущих произведениях — с ее бесконечной рас­ кованностью и живым анакреонтическим духом, ее охранительным лукавством