Сибирские огни, 1976, №12

их все примерно такое: «Каждое новое поколение видит только то, что впереди. А отцы и матери остаются на задах...»; «Древние говорили «ничто человеческое мне не чуждо», но они отнюдь не пред­ полагали при этом, что все животное им присуще...»; «Смерть и жизнь неразлуч­ ны, едины, неотделимы» и т. д. и т. п. Афоризмами охвачены все возможные душевные отправления героев,— любите­ ли крылатых выражений могли бы кол­ лекционировать их здесь по любым тематическим признакам. Временами кажется, что герои романа «Из поколения в поколение» негласно участвуют в каком-то напряженнейшем турнире острословов, когда на всякий экспромт надо немедленно отвечать экс­ промтом, цитату крыть цитатой. В смешной истории Эллочки-людоед- ки, описанной Ильфом и Петровым, есть один прямо-таки трогательный момент, когда от Эллочки уходит муж Щукин и в ее птичьей душе вдруг пробуждается на миг что-то человеческое, она вся на­ прягается, чтобы найти достойное слово прощания, но язык уже сработал сам собой, и Эллочка выстреливает фразу, поистине дикую в сцене разлуки: «По­ едешь в таксо? Кр-расота!». Как ни далека аналогия, но, право же, в своей неистребимой привычке на ходу «выдавать» сентенции, умные герои ро­ мана «Из поколения в поколение» где-то невольно заставляют вспомнить Эллоч- ку, своего непримиримого антипода. Вот мать и сын собираются к старому Балакову, дни которого сочтены. Созна­ ние этой горькой неизбежности делает родственников душевней, заставляет пристальней вглядеться друг в друга. Именно в такую минуту матери являет­ ся необходимость поделиться с сыном заветной мыслью: во всех Балаковых дорого то, что они — единомышленники; это всегда выручало и выручит в труд­ ную минуту, пусть и случаются у них споры, недомолвки. Душа матери тянет­ ся к откровенности, а язык между тем уже подает формулу за формулой: «Ни­ что так не приближает к истине, как ум­ ственное единоборство. Только тогда сердце бьется у бойцов в унисон, когда они не таятся и уясняют себе все купно. Ураган спора поднимает, естественно, сор, но не сдвигает скалы. Наши идеи только очищаются от бурь. Где мыслят—■ там и спорят, но зато и определяют единство цели и пути...». Переполненная любовью к сыну, мать в этой сцене думает о том, что вот Вик­ тор уже в годах, уже стареет, а все оди­ нок, не нашел в жизни подруги. Сейчас она может позволить себе сказать нечто такое, о чем до сих пор деликатно мол­ чала: «Хорошо, я сейчас иду с тобой к де­ ду... Но скажи: когда ты все-таки обза­ ведешься семьей?» И тут же, без паузы, с игривостью, просто-таки неуместной, мать подкрепляет свой вопрос афориз­ мом: «Говорят, что ребенок — последняя кукла своей родной матери и первое подлинное дитя бабушки. Я хотела бы испытать — так ли это». А Виктор? Он тоже потеплел душой, благодарно целует руку матери, своей «Мани», он думает о ее нескладной лич­ ной жизни, и сам, в свою очередь, спра­ шивает ее со всей возможной сердеч­ ностью: «А почему ты не выходишь за­ муж, Маня? Тебе никто не дает более сорока...». И — ничего не может поделать с собой, потому что на губах уже горит сентенция, кстати, еще менее приличе­ ствующая моменту, чем та, что только прозвучала: «У женщины три возраста: один — метрический, второй — который она себе насчитывает, и третий — соот­ ветствующий ее внешности...». Поистине, сентенции здесь беспощадны к живому человеческому чувству. Они определенно ослабили общее звучание интересно задуманного и широко захва­ тывающего жизнь романа. Такова диалектическая сложность пси­ хологического анализа: с одной стороны, мы не перестаем оговаривать, что чув­ ство не есть в нем нечто самоценное, на себе самом замкнутое; с другой сторо­ ны, все то высокое, чем живет психоло­ гический анализ,— идеи, концепции, гипотезы, — все обесценивается в н е ч у в с т в а , перестает быть непосредст­ венно объектом искусства. Именно ч у в с т в а м и , утверждал Л. Толстой, общаемся мы через образы искусства «со всеми людьми не только настоящего, но прошедшего и будущего». Выявляя способность бьггь своеобраз­ ной «связью времен», чувство в литера­ туре, читательское «сопереживание» ге­ рою нередко открывает нам нечто очень важное для понимания нашего собствен­ ного бытия, несет ответы на иные жгу­ чие вопросы современности. Все долгие дороги человечества ведут к тебе... Об этом на своем языке думает абхазский крестьянин Харзаман, когда его взор ловит туго сплетенные над го-, ловой виноградные лозы. Их посадил рядом с жильем еще прадед, и вот они словно соединили воединб жизненные устремления «и тех, кто уже умер, и тех, кто живет теперь». Харзаман — герой поэтического повест­ вования, романа Ивана Тарбы «Солнце встает у нас», талантливо переведенного на русский Владимиром Солоухиным. Трогает истинно крестьянское (и при­ том, хочется сказать, истинно философ­ ское) уподобление вещей простых и зем­ ных — тонким душевным движениям. Это и «очеловечение» дыма, что на гор­ ном склоне борется с ветром. Это и пред­ ставление о человеческом сердце, кото­ рое «колотится и трепещет, как сильная рыба, когда ее прижмешь ладонями к земле, и она старается вырваться...». Это и торжество человеческого духа, откры­ вающееся в немолчном голосе горного ключа: «И ударил по камню и прорубил его и помог подземной воде выбраться на свободу, и с тех пор бежит из камня ле­ дяная прозрачная струя. Нет того чело