Сибирские огни, 1976, №11

ше) мастерски преломляется в душе ев­ рея. Вообще литературная деятельность Шиманского стала в польской литерату­ ре очень заметным явлением». К этому высказыванию большого зна­ тока польской литературы, каким был В. Г. Короленко, следует отнестись с полным доверием. Сейчас в Варшаве есть улица имени Шиманского. «Сруль из Любартова» был первым рассказом Шиманского, и первая его публикация появилась вскоре после вы­ хода «Сна Макара», напечатанного в журнале «Русская мысль» в 1885 году. Идейное содержание и художественные достоинства рассказа Шиманского обра­ тили внимание читателей на молодого польского автора. В 1887—1890 годах уже вышел двухтомник его очерков. Он не изображал Сибирь так широко и глубо­ ко, как В. Г. Короленко, но, тем не ме­ нее, его творчество было своевременным, нужным и важным. По словам П. И. Вепринского, «рассказы и очерки Ши­ манского — первого польского «певца Сибири» — покоряли читателей сильным патриотическим чувством, ярким изо­ бражением картин, воскрешавших еще свежие в памяти поляков события ян­ варского восстания 1863 года. Эти произ­ ведения обращались прямо к сердцу чи­ тателя». Еще до В. Г. Короленко на их основ­ ной мотив («тоска по родине») указал А. Н. Пыпин в своей «Истории русской этнографии» (1892, т. IV), назвав «заме­ чательными», талантливо исполненными и проникнутыми чувством эпизодами польской ссылки». Действие этих рассказов связано с Якутской областью, с Леной. Там томи­ лись польские изгнанники и русские ре­ волюционеры. В произведениях Шиман­ ского мимоходом говорится и о неласко­ вой к человеку природе Приангарья, о сильных морозах (некоторые из его пер­ сонажей побывали в тяжелых условиях тамошней ссылки, например, пан Анд­ рей и Мацей Мазур в одноимённых рас­ сказах). В рассказе «Перевозчик» дейст­ вие происходит у перевоза, «построенно­ го между городком и большой деревней на Ангаре». Природа Иркутской губернии и Яку­ тии, хорошо знакомая автору, обрисова­ на им подробно и точно. Правдивое изо­ бражение долгих зим, жестоких морозов, бесконечной тайги, одетых туманами на­ гих утесов, усиливает картину безысход­ ности, заброшенности сибирских узни­ ков. Пейзажи занимают значительное место, иногда до половины всего текста, они часто являются вступлением к рас­ сказу, концовкой или играют роль об­ рамления и аккомпанемента к грустным переживаниям людей. В рассказе «Мацей Мазур» («Русская мысль», 1888, кн. III, перевод В. М. Л.) нарисован печальный ландшафт окрест­ ностей Киренска: «...гористая страна на сотни, на тысячи верст кругом покрыта вековою тайгой. Едва ли на всем свете можно найти вид более мрачный и уны­ лый, чем тот, который представляется взгляду человека на всем огромном пространстве, орошаемом Леной»; «Ред­ кие селения ютятся у подножия скали­ стых берегов дикой и угрюмой Лены»; «...Постоянные ветры, преимущественно северные, приносящие летом ранние за­ морозки, зимой — вьюги, метели и якут­ ские морозы,— каждый день оглашают улицы адскою музыкой». В пейзаж, как в раму, вставлена исто­ рия Мацея Мазура, громадного, сильно­ го, по-детски доброго человека, который пролил кровь, возмутившись несправед­ ливостью и подлостью. Много бросало его по сибирским просторам, но не из­ гладилась память о родной деревне Су­ хие Силачи, где осталась любимая жена и пятеро детей. Родная деревня, угнетае­ мая панами, в сопоставлении с беспо­ щадной к изгнанникам Сибирью, пред­ ставляется Мацею каким-то земным раем. Золотые хлеба в его воспоминани­ ях — символ крестьянской идиллии; на­ стоящий гимн поет он родине: «Тут все велико, да нескладно как-то: что тут в тайге увидишь, чему в поле порадуешь­ ся? Кругом словно могила: в небе стоит коршун и не двинется, в тайге медведь зарычит,— вот тебе и вся радость. У нас иначе. Выйдешь утром и гаркнешь по росе,— так и загудит в воздухе! Посмот­ ришь на всю веселую тварь божию, ус­ лышишь, как все вокруг тебя и поет, и стрекочет, как все это несется и из-под земли, и с деревьев, и из поднебесья, так самому на душе весело станет!: А с лугов и с поля запах идет, словно из ка­ дила в костеле; наберешь в себя этого духу и сам видишь, как сила в тебе ра­ стет». В заключение дается картина ра­ зыгравшейся бури: «...Мне казалось, что все эти отголоски бури сливаются в один аккорд томящего, невыносимого челове­ ческого горя». В новелле «Сруль из Любартова» (пе­ ревод Е. и И. Леонтьевых) тяжелая жизнь изгнанника также показана на фоне су­ ровой якутской природы. Центр этого холодного края, Якутск, писатель назы­ вает «столицей морозов». Улицы здесь безлюдны, только раздается «то метал­ лический скрип снега, то треск от лопа­ ющихся в стенах домов толстых бревен или раздающейся широкими щелями земли». Перед якутскими морозами — «ничто ужаснейшие полярные холода». Страшно тогда человеку. Недаром песня коренного обитателя этих мест жалобна, «похожа на стон». И эта новелла до краев переполнена тоской по родине. Автор подчеркивает, что, сколько бы лет ни провели в чужом краю изгнанники (упоминается о людях, проживших здесь 15, 20 и даже 50 лет!), они не могут избавиться от ностальгии. «До конца верил, что вернется на свой Нарев» многострадальный литвин Петр Балдыга, но не дождался свободы и умер. «На суровых чертах его лежал от­ печаток какой-то необычной, невырази