Сибирские огни, 1976, №11

«человеком без принципов», бывшим уго­ ловником Вадимом Галимбиевским, ре­ шившим сделать из Бориса вора и на­ летчика. Но в то же время это и борьба героя с самим собой, потому что в нем, как оказалось, живет «маленький Галим- биевский», «начало Галимбиевского». «Начало» это не столь сложно, однако, как верно показывает В. Коньяков, именно своим примитивизмом, доступ­ ностью своей оно как раз опасно. Ведь всякое потребительство, шкурничество (а главный «принцип» Галимбиевского — грести только под себя) тем и страшно, что в противовес высоким, неделимым понятиям — ДОЛГ, ЧЕСТЬ, ЛЮБОВЬ,— которые нередко добываются ценой му­ чительных раздумий, страданий, ценой крови даже, оно вырабатывает идеи иного толка, своего рода духовный шир­ потреб. «Своя рубашка ближе к телу», «один раз живем», «курочка по зерныш­ ку» — эти и им подобные «премудрости» стоят, конечно же, недорого, но именно своей дешевизной, своей сходной ценой они кое-кого вполне устраивают. Поставщиком такой «философии» и является Вадим Галимбиевский. «Поче­ му тебя на фронт не взяли?» — спраши­ вает его однажды Борис. «— А зачем? — дурачась, заговорил Галимбиевский.— Ты пойдешь. Меня за­ щищать. Ты сильный. А воевать на­ учишься. Сибиряки все здорово воюют... и... их складывают штабелями. В одну ямку... Ты сибиряк? С сибиряками труд­ нее воевать. А знаешь почему? Мы от­ сюда. Из сугробов. Еще недоразвиты. Не умеем соображать. И... не шибко знаем, зачем нами забивают окопы. А я... дома. Меня не просто на смерть погнать... На свете, челка, существуют не только ум­ ные головы, но и умные справки». Но Галимбиевский не только открыто и нагло проповедует свои шкурнические принципы; он активно вербует в свою «веру» молодых ребят, особенно тех, кто в чем-то провинился, где-то оступился. Одним из «оступившихся» и оказался Борис Лебедев, которого товарищи по цеху в повседневной производственной горячке как-то выпустили из виду, за­ были, что он в сущности мальчишка еще, недоросль. Галимбиевский же, не в пример мастеру Степану Савельевичу и комсоргу завода Агарышеву, быстро нашел подход к Борису; точно опытный вор-домушник, без шума проник в са­ мую его душу, став на какое-то время его «идейным» наставником... К сожалению, дальше у В. Коньякова все разрешается весьма просто, букваль­ но в одно действие. Во-первых, автор слишком уж поспешно выводит своего героя из-под влияния Галимбиевского. Уже после первой совместной ночной вылазки с Галимбиевским Борис все по­ нял и не только порвал с Вадимом, но и сразу «аттестовал» его как проходим­ ца и вора. Далее осталось совсем немно­ го— поймать Галимбиевского с полич­ ным и вывести его на чистую воду. Вот почему все последующие события в по­ вести, связанные с разоблачением Га­ лимбиевского, воспринимаются как пред­ решенные. заранее спланированные. Вот почему и сам этот герой, заявленный весьма интересно, неординарно, оказал­ ся довольно-таки условным — традици­ онный «жиган» со всеми положенными ему «по штату» атрибутами: фикса, ко­ жанка, хромовые сапоги в гармошку... Гораздо тоньше и глубже — именно в психологическом плане — разработана автором интимная линия. Собственно, с историей взаимоотношений Бориса и его квартирантки Лиды и связано столь необычное название повести. Лида — скрипачка, эвакуированная из Ленин­ града; у нее пропал без вести муж, и она осталась одна с маленьким ребен­ ком на руках. Беспомощная, неприспо­ собленная к жизни, Лида духовно надла­ мывается, теряет волю, забывает о своем призвании, забывает, что людям даже в дни тяжких испытаний нужны не только хлеб и теплая одежда, но и ис­ кусство. И неизвестно, как бы сложи­ лась ее жизнь в незнакомом сибирском городке, если бы не встреча с Борисом. Тонко, проникновенно и поэтично пишет В. Коньяков эти «страницы любви»: как постепенно Лида оттаивает, как в ее опустошенном сердце возникает симпа­ тия к Борису, заставляющая ее вспом­ нить о музыке, снова вынуть скрипку из футляра, и как в свою очередь сам Бо­ рис, по-мальчишески влюбленный в Лиду, начинает испытывать и первое настоящее мужское чувство — чувство ответственности за эту хрупкую малень­ кую женщину, ставшую самым дорогим ему человеком. И вот заключительная сцена: Борис уходит на фронт, а Лида, стоя на морозе у вокзала, терпеливо ждет, когда друзья хоть на минутку выпустят Бориса из крепких своих объятий. Что будет даль­ ше с героем, как сложится фронтовая его судьба,— неизвестно, это, по-види­ мому, тема для новой книги, для новой повести. Но мы знаем, что главное уже произошло — состоялась личность, зна­ ем, что Борис Лебедев теперь не подве­ дет в бою, будет настоящим солдатом. И, ожидая его, Лида теперь уже не спря­ чет скрипку в футляр, потому что скрип­ к а— тоже оружие, которое всегда долж­ но быть наготове. Следующая повесть В. Коньякова «Снегири горят на снегу» была целиком посвящена деревне. Удивляться этому вряд ли стоит, и вряд ли нужно искать какие-то особые причины, разъясняю­ щие, почему писатель обратился именно к деревенской теме. Сам выходец из се­ ла, проживший там долгие годы, В. Коньяков рано или поздно должен был сказать о ней свое слово. И если добавить к этому, что повесть «Снегири горят на снегу» создавалась в 1967 году, когда в нашей литературе определилось и обрело силу целре направление, полу­ чившее название «деревенская проза»,