Сибирские огни, 1976, №11

законченность. Когда дед отошел, я со­ единил легкие линии, и неожиданно конь перестал бежать. Я стер свой карандаш и все размазал». Дед с грубой мужицкой прямотой назвал внука «балбесом», а потом заметил: художник тот, у' кого «сердце смотрит». Это простое и мудрое, как народная пословица, определение, которое дал искусству живописи безгра­ мотный старик, на всю жизнь запомни­ лось Виктору, стало для него одним из самых дорогих заветов. В повести не случайно возникает время от времени родная деревня героя, кото­ рая играет роль своеобразного маяка, помогающего Виктору разобраться в са­ мых сложных вопросах, не сбиться с пути, не потерять себя. Вот, возвраща­ ясь после спора с Олегом домой, он размышляет: «Кто-то из философов сказал: в обще­ стве рождается та идея, для которой на­ стало время. «Ты уверен, что настало время абст­ ракционизму?» — спрашивал я Олега,— Искусство — всегда продукция ожида­ ний. А ты уверен, что еще кто-то, кроме тебя, ждет искусство абстракций? Чув­ ствуешь ли ты ту накаленность в воз­ духе, тот адрес, куда бы мог направить продукцию абстрактных поисков? Но я знаю других людей, конкретных. Знаю, чего они от меня ждут. Давно. Знаю, о чем они думают, как живут». Деревня же помогает Виктору найти, наконец, свою тему, придает ему новые силы, врачует его сердечные раны — «следы» первой, неудавшейся любви. В. Коньяков пишет деревню и ее людей бегло, скупыми штрихами, но эти штри­ хи не менее выразительны, чем «не- сходящиеся линии» на рисунке деда,— оттого и деревня, занимающая в повести лишь небольшой уголок, видна как на ладони, со всеми своими заботами, нуж­ дами, невзгодами... К сожалению, «набор красок» у В. Коньякова оказывается несколько скуднее, когда он рисует городскую жизнь и будни художественного учили­ ща. Особенно бледными, одноцветными получились «оппоненты» главного ге­ роя — Олег и его друзья. По существу, это ходячие рупоры чужеродных идей, лишенные какой-либо индивидуально­ сти. Несколько больше повезло другу главного героя Петьке Гордееву; здесь автор заявил любопытный характер «бунтаря», правдоискателя от живописи. Однако все метания и искания Петьки, проявляемые весьма странным обра­ зом — путем «активного бездельнича­ ния»,— ничем не подкреплены в психо­ логическом плане, потому и образ получился хоть и броским, но одновре­ менно и довольно-таки смутным, отодви­ нутым от читателя на почтительное расстояние. Особо нужно сказать о Лильке — пред­ мете сердечных страданий героя. Изба­ лованная девчонка, соединяющая в себе детскую наивность и капризность с неза­ урядным талантом, Лилька, несомнен­ но, один из самых ярких «солнечных бликов» в повести, один из самых удач­ ных образов. Действительно, будто солнечный луч врывается в комнату, когда на страни­ цах повести появляется эта взбалмош­ ная девчонка в своем неизменном шерстяном свитере, дерзкая, острая на язычок, всегда готовая выкинуть какой- нибудь номер. Так, однажды она «выта­ щила в коридор высокий скульптурный стол с какой-то глиняной фигуркой, на­ валила его на ящик и начала сбивать с каркаса высохшие куски. Подошел директор: — Аверкина! Что ты делаешь? — Разбиваю очередного кретина. И даже не оглянулась... Но однажды я Видел ее другой. Я стоял у входа в училище. Было про­ хладное утро. Солнце крадучись ползло по аллее. Я услышал легкий костяной стук каблучков по асфальту. Шла Лилька. В руке она держала боль­ шую чертежную доску с приколотым чертежом. Шла легко, словно приподни­ малась над землей. Наверно, о таких го­ ворят: «Под собой ног не чует». Была она тихая и сосредоточенная. Все в ней как будто говорило: «Вот видишь, я не та Лилька, а другая. Я иду по аллее, а ты удивлен. Ты смотришь, как я вхожу в училище — и не знаешь, что делать». К сожалению, автор слишком поспеш­ но выключил Лильку «из игры». Неле­ пая ссора, возникшая между ней и Вик­ тором, не только устранила Лильку из поля зрения героя, но и вообще выклю­ чила ее из повествования, оставив у чи­ тателя ощущение незавершенности и недоговоренности. При ближайшем рассмотрении в по­ вести можно обнаружить и другие изъ­ яны — композиционную рыхлость, ском- канность отдельных сюжетных линий, «невыписанность» отдельных персона­ жей, присутствующих лишь в качестве статистов. И все же первая повесть В. Коньякова оправдала свое «солнеч­ ное» название: в ней и в самом деле не­ мало ярких, искрящихся, пронизанных светом самой жизни эпизодов, свиде­ тельствующих о том, что создавались они художником, который «видит серд­ цем», умеет и любит работать над словом. Известно немало случаев, когда писа­ тели одну из своих книг обязательно посвящают военному детству либо воен­ ной юности — в зависимости от того, в каком возрасте им пришлось пережить годы войны. В. Коньякову в этом смыс­ ле «повезло»: он хлебнул с избытком и лиха тыловой жизни, и понюхал пороху на фронте. Впечатлений было не зани­ мать, и нет ничего удивительного, что вторая его повесть «Не прячьте скрипки в футляры» (1964) обращена к прошло­ му, к суровым годам военной поры. ...Считанные дни остаются Борису Ле­ бедеву до призыва в армию, до того мо-