Сибирские огни, 1976, №11

Виталий Зеленский ХЛЕБ И ВРЕМЯ Встреча как встреча, обычный застоль­ ный разговор, и вот ты снова думаешь о хлебе и уже не можешь о чем-то другом... Как-то приезжала из деревни тетя Ле­ на. Про жизнь расспрашивала, головой кивала: «Так. так...». И вдруг с ус­ мешечкой: — Хорошо ли живешь-то? — Нормально,— говорю,— не жалуюсь. Ну, конечно, есть и проблемы, у кого их нет! — Дак хлеб-то черный едите!— выпа­ лила она и даже пристукнула с досады рукой по столу. Только тут я заметил, что обедаем с одним ржаным, пшеничного случайно в доме не оказалось. Стараюсь свести дело к шутке: — От белого, тетя Лена, мы, горожане, только толстеем, — Ну-ну,— опять покивала она. Чувствую -г- не верит. Что ты дока­ жешь старому человеку? Потом, как водится, ходили по магази­ нам. Зашли и в булочную «Сибирский каравай». Подвел я свою гостью к стел­ лажам: смотри, мол, какой выбор! Хо­ чешь ржаного? Пожалуйста: «Москов­ ский», «Бородинский», «Орловский», «Новоукраинский», просто черный по 14 копеек. А дальше пшеничный — «Сара­ товский», «Ярославский», «Краснодар­ ский», «Ставропольский», «Полтавский» и еще три сорта без названий. Тут же всевозможные булки, сайки, сдобы, крен­ дели, батоны, халы... Набрали мы к чаю всего самого вкус­ ненького. Тетя Лена пробовала, сдержан­ но похваливала городских пекарей, потом и говорит: — А все ж таки наш сибирский хлеб лучше! Как-то странно это было слышать в самом центре Сибири. И я задумался, стал вспоминать. Мне довелось побывать не в одном районе Сибири, и всюду — в Кулунде, на юге Барабы, в степных селах При- обья и Прииртышья, в Хакасии и Куз­ нецкой котловине — едят отменный бе­ лый хлеб домашней выпечки. Не совсем такой, как в городе. Истинно сибирский— тетушка права. Написать бы его портрет, да робеет перо перед этакой красотой и силищей. Сибирский хлеб делают из добротной муки, смолотой на мельницах-вальцов­ ках, куда мужики привозят пшеницу, заработанную нелегким трудом на тех широких полях. Постаравшись как сле­ дует, хозяйка-сибирячка вынет вам из русской печи во-о-т такой хлеб! Его с удовольствием ешь без приварка, ибо он сам по себе уже пища, провиант, сыть. Вот такой белый, духовитый, вкусный. Вот такой мягкий и упругий. Рукой на­ жмешь— он что пуховик, отпустишь — поднимается как живой. О таком хлебе в старину говорили: в нем бог ночевал. Втиснут его в железную форму, он и прет в гору, в купол, и вы­ ходит чудо-буханка выше, чем колпак шеф-повара из дорогого ресторана. Живущий среди суровой природы, дав­ но забывший, как пахнут яблоки, рус­ ский сибирский крестьянин издавна гор­ дился белым хлебом. И, протягивая ломоть голодному ходоку-новоселу, рас­ судительно приговаривал: «Супротив России здесь жить можно, только пер­ вый год придется перетерпеть». Это она, сибирская пшеница, в начале века потрясла хлебный рынок страны, вынудив помещичье государство поста­ вить на ее пути золотой барьер — «Челя­ бинский перелом» железнодорожного тарифа. Сегодня к востоку от Урала живет од­ на десятая населения Союза, а вывозят эти районы шестую часть всех плановых заготовок зерна. Легкого хлеба в Сибири не бывает. И все же год на год не приходится, ка­ кой-то из них назовут особенно трудным. Вспоминаю. Поздний октябрь. Ровная степь, вдали синеет тайга... Падает снег и белит, белит на глазах людей огромное пшеничное поле с застывшими тут и там комбайнами. Мы сидим за межой у кост­ ра, смотрим и думаем: это конец. Кто знал, что вдруг потянет с юга неждан­ ным теплом, что хлеб отряхнется, при­ поднимется и еще добрую неделю будет призывно шелестеть тяжелыми, посерев­ шими колосьями... Но так случилось, и это была неделя яростного штурма! Как сейчас вижу эту землю — тяже­ лый вязкий суглинок. Отмякло, тянется вместе со стерней, наматывается на коле­ са чудовищным рулетом,—комбайн юзом пошел, у трактора мотор заглох. Убирали больше по ночам, благо креп­ ко подмораживало. И ночи были длин­ ные. Было это в стороне Иркутской. Возвра­ щались мы к себе на Алтай как раз пе­ ред Октябрьским праздником. С победой! Спасать хлеб — это спасать жизнь, тут есть чем погордиться. А вот осталось же в памяти то взъеро­ шенное, измятое поле. И где-то в архи­ вах лежат бумаги с обжигающими со­ весть цифрами: начинали тридцатью центнерами с гектара, кончали уборку