Сибирские огни, 1976, №10
привязался к деду, с помощью которого ему теперь удавалось одолевать апатию и слабость; он все чаще улыбался, говорил, начинал ходить, по степенно обретая прежние, задавленные болезнью интересы. Д а, живуч человек, так живуч, что и сам того не предполагает. Спу стя месяц, отделение провожало окрепшего Ш аталова вместе с Федотом Поликарповичем в его деревеньку; дед что-то прихворнул сердцем и ре шил вернуться на природу, к пчелам, уговорив ехать с собой и Володь- ку: «Хватит больниц, теперь речка да лес нужны. У нас там рыбы, гри бов, дичи — невпроворот! Особливо рыбы! А рыбалка, брат, ста-а-рое, дедовское средство. Обо всем забываешь. Глядишь на эту воду, таск а ешь окунишек и здоровеешь... как баба на печи! Травами еще полечу и пчелиными укусами — тоже средство хорошее- Поехали — не пожа леешь». Глава I I . «Медовый» месяц 1 Он остро запомнил тот первый миг своего нового соприкосновения с действительностью. Они сели в рейсовый автобусишко у больницы и помчались по лесам и полям, к дедовой деревеньке. Стояло бабье лето — светло, тихо, солнечно; Володька прижался в углу заднего сиденья и смотрел по сторонам, едва сдерживая слезы... После больничной духоты, стонов, безнадежности и жалких прогу лок в маленьком парке этот мир словно вдруг обрушился на него своей красотой! Д а, вот березы нежным зеленым хороводом пробегают, шепчутся вдоль дороги — какая прелесть! Вот сероватые пухленькие стожки, точ но довольные боровки, припали, спят на лугу, и около них в задумчивой меланхолии бродят две коровы — такие славные! Одна пестрая, другая ярко-рыжая. Вон собачонка несется по лугу — нахальная, лохматая, хвост колесом; прыгает, как живой мяч, и. видно, лает себе, заливается, дуреха, не на коров и ни на что вообще, а так, на весь божий мир, от из бытка хорошего самочувствия: вот она я! вот она я! гав, гав! Я тоже жи вая, прыгаю; что хочу, то и делаю! А вон женщина, так похожая издали на его маму, склонилась над землей у леса, копает картошку, запасается на зиму; загорелая, в голу бой кофточке, белом платке, трудится, роет внаклон деревянной лопа точкой картофельные гнезда. А рядом, в траве, пристроился неизмен ный бидончик с молоком или квасом, узелок с крутыми яйцами или помидорами; на дереве висит плащишко и отдельно на веточке — прос тые туфли, женщина копает босая. Вот она разогнулась, глянула на ав тобус, отерла со лба пот, поправила платок — да, да, так всегда копала картошку в деревне его мама, и, бывало, он лихо мчался к ней на вело сипеде после школы помогать, но больше купался и шалил, чем помо гал, речушка была рядом, а разве испугает его, сорванца, даж е осенняя сентябрьская вода? Эх, а вон-то, вон! Всадник, лихой деревняга-пацан скачет просел ком и крутит плеткой, гикает, вертится в седле — не исчезли еще в дерев нях лошади, не исчезли и такие вот сопливые буденновцы! Ишь лихарит, выламывается, тренируется, чтобы промчаться по деревне бурей! А вон и живая местная цивилизация — важная поблескивающая «Волга» летит, стелется проселком, кланяясь ухабам , волоча за собой, как старинная красавица — платье, шлейф густой полевой пыли.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2