Сибирские огни, 1976, №10

татель его «на новом выходе», и если встретит плохо, то никто не виноват, кроме него самого, поэта. В одном из черновиков к другой поэме он сказал об этом еще определеннее: Полагаясь на удачу, Я ко всякому готов. Скажешь: плохо, не заплачу. Не таков. Не тех годов. Слава богу, не мальчишка, А поплачу я тогда, Как, закры ть помедлив книжку. Ты вздохнеш ь и скажеш ь: — Да.., Весь «Литературный разговор» — большая и важная для понимания эсте­ тики Твардовского глава, в сущности своей, разговор с умным, всепонимаю- щим читателем, какого всегда ясно ви­ дел, представлял поэт, для которого и писал с полной откровенностью ума и сердца. В «Огнях Сибири» этот разговор вроде бы продолжался вполне естествен­ но, как переход к новой теме, к самой Сибири. И все же он ощущался здесь именно как переход. Тему стоило брать сразу, переходить к ней немедленно от броского современного заголовка «Огни Сибири». В гослитиздатовском издании и этот кусок, более чем наполовину со­ кращенный, был перенесен в главу, где, на первый взгляд, ему вернее всего бы­ ло быть, в главу «С самим собой». А «Огни Сибири» начинались уже с се­ редины того старого,' первоначального варианта из «Литературной Москвы», то­ же изрядно переделанного, но зато уже дававшего запев главе как бы с ходу, с места в карьер: Сибирь) И лег и встал — и снова Вдоль полотна пути — Сибирь. И вновь объят ее пустырь Своей дремучестью суровой. Тайга. Река. Откосы гор. По хвойной тьме — березы проседь... И т. д. Как я догадываюсь, исправив место о песне, придав ему более мажорный тон, поэт мог почувствовать, что и нача­ ло главы, где все — о прошлом Сибири: и пейзаж, и сама история («Недоброй славы край глухой...»), и размышления («Как мало знала ты людей, кому б бы­ ла землей родимой»),— все это еще дале­ ко от темы, от самих «Огней»... Надо еще ближе к теме, означенной заголов­ ком, ближе к современной Сибири и, если на то пошло, к поэтическому обоб­ щению, образу нынешней Сибири! Вот задача, явственно видная в третьем и окончательном варианте начала главы. И тут я вижу большую вклейку в эк­ земпляре, настолько большую, что не вмещается в формат; и на оборотной стороне вкладки — «Отогнуть!» Сибирь! Леса и горы скопом. Земли довольно, чтоб на ней Раздаться вширь пяти Европам Со всею музыкой своей. Могучий край всемирной славы. Что грозной щедростью стяж ал. Завод и ж итница державы , Ее рудник и арсенал. Край, где несметный клад заложен, Под слоем — слой мощней вдвойне. Иной еще не потревожен, Как донный лед на глубине,- Родимый край лихих сибирских Трем войнам памятных полков С иртышкских. Томских. Обских. Бийских И енисейских берегов.., Сибирь! И лег и встал — и снова Вдоль полотна пути Сибирь. Но как дремучестью суровой Еще объят ее пустырь! Идет, идет в окне экспресса Вдоль этой просеки одной Неотодвинутого леса Оббитый ветром перестой. Вот среди чего «утонула» прежде на­ чальная строфа: «Сибирь! И лег и встал — и снова...». «Утонула» в новом зачине главы, который теперь,—это вид­ но» — стал действительно целеустрем­ ленным, сразу же настраивающим чита­ теля на определенный тон и лад. А тон и лад этот, как легко заметить, патетич­ ный, мажорный. Если искать сравнения, скажем, в музыке, то вся глава «Огни Сибири» похожа на кантату: патетиче­ ская эпика здесь задает тон, она главен­ ствует, лишь иногда, но очень естествен­ но переходя в лирическое описание: И в том немеркнущем свеченье Вдали угадываю я Ночное позднее движенье. Оседлый мир, тепло жилья, Нелегкий труд и отдых сладкий. Уют особенной цены. Что с первой детскою кроваткой У голой лепится стены... И уже чистая лирика, о себе самом: Но до того, как ж изнь рассудит. Судьбу позвав, какая чья, Любой из тысяч этих судеб И так и так обязан я. Хотя бы тем одним, что знаю . Что полон памяти живой Твоих огней. Сибирь ночная. Когда все та ж е, не иная Видна ты далее дневной. Но это та лирика, которая все время ходит близко, около эпики. Не случайно именно после глубоко личного призна­ ния раньше был кусок, начинавшийся словами: «Могучий край всемирной славы...» Да, теперь он, как мы уже видели, пе­ реместился в начало главы. Вообще все это начало написано не заново, а собра­ но, умело выбрано из прежнего текста. «Сибирь! Леса и горы скопом...», напри­ мер, совсем из другого места. Поэт, оче­ видно, просмотрел текст, отбирая для на­ чала наиболее ударные, обобщенные строфы. Строфы — поэтические форму­ лы, характеристики и определения. Ведь если в общей композиции поэмы глава «Огни Сибири» — начало большого по­ этического разговора о Сибири, который будет продолжен и широко, просторно,