Сибирские огни, 1976, №10

И однако снова вслед пишет: «А сколь­ ко было написано строк, переправ­ ленных десятки раз только затем иногда, чтобы выбросить их в конце концов, испытывая при этом та­ кую же радость, как при написании но­ вых удачных строк». И уже как обобщение не только соб­ ственного опыта, но и прозрение вообще в тайну творчества: «И все это, пусть даже было трудно, но не нудно (всюду курсив мой.— А. К. ), делалось всегда в большом душевном подъеме, с радостью, с уверенностью. Должен сказать вообще: по-моему, хорошо бывает то, что пишет­ ся как бы легко, а не то, что набирается с мучительной кропотливостью по стро- чечке, по словечку, которые то встанут На место, то выпадут —и так до бесконеч­ ности. Но все дело в том, что добраться до этой «легкости» очень нелегко, и вот об этих-то трудностях подхода к «лег­ кости» идет речь, когда мы говорим о том, что наше искусство требует труда. А если ты так-таки и не испытал «лег­ кости», радости, когда чувствуешь, что «пошло», не испытал за все время рабо­ ты над вещью, а только, как говорят, тащил лодку посуху, так и не спустив ее на воду, то вряд ли и читатель испы­ тает радость от плода твоих кропотли­ вых усилий». Легко и трудно, радостно и мучитель­ но одновременно — такова диалектика чувствования, жизни художника, две неразрывные ипостаси психологии твор­ чества. В разное время, очевидно, ипо­ стаси эти проявляются по-разному. Всему свой ряд, и лад, и срок: В один присест, бывало. Катал я в рифму по сто строк, И все казалось мало. Это стихотворение-признание было опубликовано уже после смерти Твар­ довского. В нем есть еще четыре строч­ ки. Очень характерные для него: Был неогляден день с утра, А нынче дело к ночи. Болтливость — старости сестра, — Короче. Покороче. Стихотворение написано в 1969 году, когда о болезни Твардовский еще, ко­ нечно, ничего не знал, поэтому: «Нынче дело к ночи»,— сказано скорее со свой­ ственной ему спокойной усмешливо- стью: все-таки было под шестьдесят, не­ мало. А вот «Короче. Покороче» —жест­ ко и серьезно. Как внутренний приказ. Как один из важнейших выводов из все­ го собственного, и не одного собственно­ го, опыта. В книге «Горький среди нас» Констан­ тин Федин приводит рассказ критика и искусствоведа начала века Акима Во­ лынского о том, как Лев Толстой беско­ нечно правил свой рассказ «Хозяин и работник», как редакция журнала «Се­ верный вестник» уже потеряла всякую надежду увидеть от великого автора хоть более или менее чистый вариант гранок. «Но я присутствовал при рождении ше­ девра, и никто лучше меня не пони­ мал,— говорил Волынский,—что, если бы Толстой потребовал не пять, а двад­ цать пять корректур, мы с благогове­ нием должны были бы произвести та­ кую работу. Помните ли вы описание метели в рассказе? В первоначальном тексте оно занимало целых две страни­ цы. Затем Толстбй сократил его до од­ ной. Потом — до полстраницы. И в по­ следней корректуре осталось только две- три фразы о метели. Но что это за фра­ зы! Вы телесно ощущаете низвергшуюся на землю снежную массу, вы слышите на своем лице, у себя на руках жгучую влагу облепивших вас снежинок. Этот титан был волен над всеми силами при­ роды. И я был свидетелем, как он играл стихией у .меня на глазах...». Вот чего стоит это «Короче. Покоро­ че»,—неустанного, не знающего пауз и передышек труда. И стоит заметить, что лишь при такой работе и рождается побуждение к выразительнейшей лако­ ничности, возникает высокое искусство. Оно не в старости приходит, в старости, напоследок, оно, пожалуй, только фор­ мулируется. А заставляет гнуться над письменным столом всю жизнь. Даже и в молодости, когда «неогляден день с утра» и когда, сколько бы ни написал «в один присест»,—все кажется мало. «Первое ощущение редактора, присту­ пающего к работе над рукописями Тол­ стого — паника... писал Борис Эйхен­ баум.—Он берет небольшую вещь — «Крейцерову сонату», которая в печати занимает около пяти печатных листов, ему приносят целый тюк рукописей: 800 листов! Он берет совсем маленькую вещь «Разрушение ада и восстановление его», ему дают 400 листов, исписанных рукой Толстого или испещренных его поправками. Редактор начинает раскла­ дывать эти листы, чтобы выяснить по­ следовательность редакций, этих редак­ ций получается 10, 15, 20. А что делать с такой вещью, как «Воскресение»? Ру­ кописи этого романа занимают целый сундук». А уж к Толстому никак нельзя не при­ менить понятие «щедрость таланта»! Но как работал этот не щедрый талант, а щедрый гений! Труд, непрестанный труд — им были заполнены дни и ночи всех больших ху­ дожников. Даже по складу своему, по виду своему моцартианских. «Поверь,— писал Ф. М. Достоевский своему брату,— что легкое, изящное стихотворение Пуш­ кина в несколько строчек потому и ка­ жется написанным сразу, что оно слиш­ ком долго клеилось и перемарывалось у Пушкина. Это факты». И замечал о се­ бе самом: «Ты явно смешиваешь вдох­ новение, т. е. первое, мгновенное созда­ ние картины или движения в душе (что всегда так и делается), с работой. Я. на­ пример, сцену тотчас же и записываю так, как она мне явилась впервые, и рад ей; но потом целые месяцы, годы обра