Сибирские огни, 1976, №10

и сверкая на солнце, — блестки скрипок и флейт придали ей легкость и изяще­ ство. Она текла свободно и легко, не пытаясь понравиться и не заботясь об этом,— ведь она была как сама природа, так же прекрасна без всяких нарядов и украшений. Хельмут оставил рычажок на этой волне и чуть-чуть прибавил громкости. Он положил и вторую руку на руль и замолчал. Наша болтовня мешала ему слушать, а не слушать уже было нельзя. Оживленная автострада требовала внимания, сосредоточенности, но музы­ ка оказалась сильнее автострады—Хель­ мут вел машину, каким-то чутьем угады­ вая, что нужно сделать, и делая именно это, но весь он был во власти музыки, которая пробилась сквозь поток машин, мчащихся, разговаривающих, курящих, смеющихся людей,—пробилась и совер­ шала свое движение по своим внутрен­ ним законам, с неиссякаемостью самой жизни: разветвлялась, множилась, взды­ малась ввысь, к небесам, и спускалась к земле, к траве и камням. В ней была великая печаль и великая надежда, теп­ лота сострадания и радость свершений. Она давала силу, чтобы идти и чувство­ вать себя свободным, и жить, и видеть далекое,—может быть, целый мир,— так же хорошо, как человека, идущего рядом... Это был Бах, Иоганн Себастьян Бах, толстый человек в парике, с проница­ тельными глазами, который, кажется, все понимал, все знал, умел, кроме, по­ жалуй, одного — угождать и поступать, как того требуют обстоятельства, а не собственные разум и чувство. Не отто­ го ли у Баха всю жизнь были вечные трения, неприятности, стычки с церков­ ными и городскими властями? Да, это был непокорный Бах, которого всю жизнь травили, унижали сиятель­ ные аристократы, чванливые и невеже­ ственные советники магистрата, лице­ мерные церковники. Они обрекали его на нужду, устраивали заговоры молча­ ния, не гнушались сплетнями, инсинуа­ циями — но согнуть его не смогли. Бах не поступился независимостью художни­ ка, достоинством человека, своими твор­ ческими принципами. В наказание после смерти композитора преследовали его близких, оказавшихся перед лицом ни­ щеты. Всемирная слава пришла к нему мно­ го-много лет спустя после смерти. А при жизни — в Лейпциге, том самом Лейпци­ ге, который сегодня немыслим, невозмо­ жен без Баха, совет города дважды от­ казывал ему, когда он в числе других музыкантов подавал заявку на место скончавшегося кантора церкви св. Фо­ мы. И лишь после того, как два других претендента, получивших приглашение совета, один за другим вынуждены были отказаться (их не отпустили хозяева), Баху дали возможность исполнить проб­ ную кантату. Баху дали возможность в порядке про­ бы исполнить собственную кантату! А ведь в ту пору ему было 38 лет, он был уже известным музыкантом, в расцвете творческих сил. Бах получил это место. Его музыка оказалась сильнее интриг, недоброжелательства, предвзятости. Уже тогда люди испытывали ее колдовские свойства — приподнимать человека над будничной суетой, помогать ему выпря­ миться, обрести веру в свои силы, в свое высокое предназначение. И вот совсем неожиданно Бах помог мне немного лучше понять и узнать Хельмута М. и таких, как он, этих «ар- хисовременных», «рационалистичных» молодых людей, кажется, от колыбели привязанных больше всего на свете к но­ вейшей технике, вообще ко всему «но­ вейшему». И вдруг —старый-престарый Бах... А почему, собственно говоря,—вдруг? Хельмут ощутил в Бахе своего совре­ менника, и еще больше —друга. «У него все настоящее,—сказал позже Хельмут:— и горе, и радость, печаль... И себя луч­ ше понимаешь, когда слушаешь его, зна­ ешь, что ты не похож на других и на что ты способен». _ Бах помогает понять себя. Но не толь­ ко .себя, вероятно, значительно шире — свои взаимоотношения с прошлым и с настоящим. Так, по крайней мере, мне показалось, когда мы вместе ходили по комнатам маленького, низенького двух­ этажного домика в Эйзенахе, где родил­ ся Бах и где словно бы живет его дух — не только в рукописях и первых ранних изданиях, не только в старинных музы­ кальных инструментах, к которым, быть может, прикасалась его рука, но и во всей домашней обстановке, воссозданной с таким тщанием, что, кажется, вот-вот оживут портреты и услышишь староне­ мецкую речь и хозяйскую , поступь Ам- броэиуса Баха. Картину быта тех времен дополняли небольшой садик, примыкавший к внут­ ренней стороне дома, залитая солнцем трава, сарай, колодезь, бадья... Один за другим люди всех возрастов проходят по \ комнатам дома, чтобы потом внизу, на первом этаже, услышать концерт из про­ изведений Баха, исполняемых на ста­ ринных инструментах. И вот теперь (не сразу, не в первый момент, когда подхо­ дишь к дому, а выходя из него) останав­ ливаешься перед бронзовым памятником Баху. Он стоит во весь рост, держа в правой руке перо, а пальцами левой взявшись за уголок страницы партитуры. Но сам он повернут не к партитуре, а к нам: ли­ цо его сосредоточенно, губы сжаты, на лбу пролегла морщина, глаза чуть при­ щурены и как бы устремлены куда-то вдаль, но там ничего не видят. Бах весь во власти музыки, звучащей в нем. Скульптор Адольф фон Дондорф изобра­ зил композитора в минуты творчества, в минуты высшего проявления гения. Он стремился передать величие, хотя, по 10. Сибирские огни № 10.