Сибирские огни, 1976, №9

вер, юг, восток и запад. Тщетно. Продолговатые тени, которые протяги­ вались перед капотом машины вдоль автострады, монотонно отмеченной предупреждающими плакатами и безглазыми домами, не хотели мне ни­ чего подсказать. Однако мы проехали Мант-ла-Жоли, дорога кончилась, и мы остановились перед загородным домом, очень похожим на военное укрепление. Юлиус не произнес ни слова. Он даже не взял меня за руку. Вообще, это был человек без жестов. Он садился в машину, выходил из нее, закуривал сигарету, надевал пальто не изящно и не неуклюже — никак. Меня же всегда подкупали в людях именно жесты — то, как они двигаются или сохраняют неподвижность. А тут казалось, что я сижу ря­ дом с манекеном или калекой. Всю дорогу меня била дрожь. Сначала от страха, что Алан нас догонит, появится внезапно при красном свете, вскочит на капот машины или же в полицейской фуражке и со свистком в руке навсегда приостановит мое бегство к свободе, смехотворной, быть может, но свободе. Потом, когда началась автострада, меня стало коло­ тить от того, что благодаря скорости это «нападение на дилижанс.» ста­ нет невозможным. Меня стало колотить от одиночества. Лишившись непрестанного, неотвратимого, какого-то кровосмеси­ тельного общения с Аланом, я осталась одна. Для меня было внове «я», «мне», «меня». Исчезло «мы», как ни невыносимо оно было. Куда же делся другой? Другой — палач или жертва, какая разница,— но все же спутник гибельных и непреодолимых бесовских радений этих последних лет. В глубине души я казалась себе больше похожей на одинокую де­ вушку посреди танцплощадки, навсегда разлученную со своим кавале­ ром силой непредвиденного случая, чем на женщину, лишившуюся мужа. Я и вправду много танцевала с Аланом, и во всевозможных темпах, и при тысяче разных обстоятельств. Утомленные до полуобморока, пресы­ тившиеся, мы, однако, делили на двоих нежные передышки страсти, и лишь с одной ревностью он не мог ничего поделать. Из-за нее-то наша любовь и стала невозможной. Пусть это была болезнь, но ему одному предстояло теперь подбрасывать вязанки воспоминаний, фантазий и страданий в то радостное или горестное пламя, которое есть история вся­ кой любви. Вот потому-то я и смирялась так долго, и потому на этой автостраде я мучилась смутным сознанием вины. Вины в том, что не лю­ била больше, вины в том, что стала безразлична. Само это слово внуша­ ло мне ужас. Я знала, что оно, безразличие, и есть козырный туз в лю­ бовных отношениях. И я презирала его. Меня восхищали безумство, по­ стоянство, бескорыстие, даже в какой-то мере преданность. Понадоби­ лось немало лет, чтобы от беззастенчивости и цинизма прийти к этому. И я пришла. Если бы не животная, органическая ненависть, питаемая мною к тому, что называют «вкусом к несчастью», я, конечно, осталась бы с Аланом. Укрепленная ферма, миниатюрный замок Юлиуса А. Крама был об­ разцом своего рода. Он был выстроен из массивного камня, в форме под­ ковы, с окнами-бойницами, подъемными мостами и мебелью в стиле Людовика X III, возможно подлинной, если учесть огромное состояние Юлиуса. Несколько оленьих голов вносили траурную нотку в убранство прихожей. На верхние этажи вела каменная лестница с перилами из ко­ ваного железа. Единственной уступкой современности была белая курт­ ка дворецкого. Воистину, он лучше бы выглядел в камзоле. Он хотел взять мой чемодан и, не без причины не найдя его, извинился. Юлиус че­ тыре или пять раз нервно спросил, все ли в порядке, и, не дожидаясь от­ вета, ввел меня в гостиную. Чего здесь только не было: кожаные диваны, полки с книгами, звериные шкуры и огромный камин, в котором поспе­ шили разжечь праздничный огонь. Если поразмыслить, не хватало толь­ ко одного— собаки. Я спросила у Юлиуса, есть ли собаки. Он ответил, что, конечно, есть. Они на псарне, где им и подобает быть. Завтра утром