Сибирские огни, 1976, №9

на, в которую с каждым днем все глубже погружались мы оба, заключа­ ет конец в себе самой и остается только ждать. Я умывалась, чистила зу- [ бы, одевалась и раздевалась, движимая каким-то рефлексом, сохранив­ шимся из моей предыстории. Служанка, не выдержав этого ужаса, ушла от нас еще неделю назад. Питались мы консервами, каждый сам по себе, и я бестолково сражалась с банками сардин, которые не лезли в горло, но я твердо знала, что их нужно есть. Эта квартира стала кораблем, по­ терявшим курс, а капитан, Алан, был безумен. У меня, единственной пас­ сажирки, не осталось ничего, даже чувства юмора. Что же до друзей — тех, которые звонили, или более настойчивых, которые стучали в дверь, а он их тут же выставлял,— я думаю, они не имели ни малейшего представления о происходившем за этими стенами. Быть может даже, | они полагали, что у нас в разгаре медовый месяц. Угрозы, мольбы, сожаления, обещания — в этом круговороте жила я, ; на грани самой себя, разбитая, удерживаемая насильно, охваченная ужа­ сом. Дважды я пыталась бежать, но Алан перехватил меня на лестнице и протащил по всем ступенькам: в первый раз — не говоря ни слова, а во второй — бормоча по-английски немыслимые ругательства. Ничто боль­ ше не связывало нас с внешним миром. Алан сломал радио, затем теле­ визор, ' телефонный провод же он не перерезал, я думаю, единственно ради удовольствия видеть, как я вскакиваю, охваченная надеждой, очень смут- ; ной, когда он случайно звонил. Я брала снотворные когда попало — в момент, когда чувствовала, что подступают слезы,— и погрузившись в кошмарный сон, на четыре часа спасалась от него, а он все эти четыре часа не переставая тряс меня, звал то громко, то тихо, клал мне голову на грудь, чтобы проверить, жива ли еще, не покинула ли его драгоцен­ ная любовь, воспользовавшись последним обманом — несколькими лиш­ ними таблетками снотворного. Лишь один-единственный раз чаша моего терпения переполнилась. Я увидела в окно открытую машину с парнем и девушкой. Они смеялись. Это показалось мне еще одной пощечиной — на сей раз от судьбы. Это напомнило мне о том, какой я могла бы быть, о том, что, как представилось моему помутившемуся разуму, я потеряла навсегда. В этот день я расплакалась. Я* умоляла Алана уйти или позво­ лить уйти мне. Мои детские «ну, прошу тебя», «пожалуйста», «будь хоро­ шим» были так нелепы. Он был здесь, рядом, гладил мои волосы, уте­ шал меня, умолял не плакать, говорил, что мои слезы делают ему так больно. На эти два или три часа к нему вернулось его прежнее лицо | нежное, доверчивое — Лицо защитника. Я уверена, он утешился, страдал Не так сильно. О себе я не могу сказать, что страдала. Это было и хуже, и не так значительно. Я ждала, что Алан уйдет или убьет меня. Ни се­ кунды я не думала сама покончить с собой. Кто-то внутри’меня, неиско­ ренимый, неприступный, кто принес столько страданий Алану, ждал. По временам все-таки это ожидание казалось мне призрачным, бесцельным, и тогда меня охватывало судорожное отчаяние, меня колотило, мускулы сводило конвульсией, сохло в горле, я не могла шевельнуться. Однажды днем, часов около трех, я бесцельно рылась в письменном столе в поисках книги, которую взяла накануне и которую Алан, конечно, немедленно спрятал, так как не выносил, когда что бы то ни было хоть на мгновение отвлекало меня от него, от того, что он называл «мы». Он не вырывал книгу у меня из рук — от этого его удерживали остатки воспи- i танности: он по-прежнему давал мне дорогу, когда я проходила в дверь, j и зажигал спичку для моей сигареты. Тем не менее, он спрятал эту книгу, и я искала ее под диваном, ползая на полу. Я знала, что если он войдет в комнату, то начнет хохотать, но это было мне глубоко безразлично. В этот-то момент и позвонили — впервые з а четыре дня — и я выпря- i милась в ожидании отрывистого стука, с которым Алан захлопнет дверь