Сибирские огни, 1976, №9

нии. Я посмотрела на Юлиуса А. Крама, на которого еще не успела заглянуть. Он показался мне очень благопристойным, очень мягким и слегка примятым. Заметно было, что и в два дня щетина не могла за­ хватить всю его кожу, а лишь тайком пробивалась кое-где. Я забыла о его деятельности, о дикой энергии, затрачиваемой им, чтобы добиться успеха; я забыла, глядя на эту юношескую растительность, о грубой си­ ле и столь прославленном могуществе Юлиуса А. Крама. На месте про­ мышленного магната я видела пожилого младенца. Мои впечатления ча­ сто обманывают меня, но столь же часто и заполняют мои мысли, пото­ му я на них не в обиде. — Две чашки чая, бабу и миндальное пирожное,— произнес Юлиус А. Крам. — Сию минуту, господин Крам,— пропела официантка и, сделав причудливый пируэт, скрылась в лабиринте ширм. Я смотрела на нее с тем преувеличенным вниманием, которое ин­ стинктивно проявляешь ко всему, только что чудом избежав смертельной опасности. «Я сижу в чайной, с крупным промышленником. Мы заказали миндальное пирожное и бабу»,— шелестело в моей памяти, а сердцем, умом — словом, всем своим существом я видела только обезображенное гневом красивое лицо Алана, прижатое к перилам лестницы. На нашей ми­ лой планете я повидала и бары, и рестораны, и ночные кабачки, но не имела представления о чайных (об этой, казалось мне, еще менее, чем обо всех других). Эта тихая гавань, как на полотне Жуй — предупреди­ тельность, белые передники, крахмальные наколки,— создавала у меня впечатление фальшивой, с трудом выносимой безопасности. Ничего не поделаешь: решительно я создана для того, чтобы, задыхаясь от гнева и боли, сидеть растрепанной на плюшевом диванчике против молодого мужчины, испытывающего такие же муки, но не для того, чтобы лако­ миться пирожными в обществе любезного незнакомца. Иногда возникает и застревает в сознании такое вот зрительное представление о себе са­ мой. В остальное время плывешь, не видя себя, растворившись в облаке солоноватых бесцветных пузырьков, и погружаешься в темные глубины, ослепнув, оглохнув и онемев от отчаяния. Или, наоборот, вдруг предста­ ешь, торжествуя, во всем своем великолепии перед глазами кого-то дру­ гого, кто ослеплен этим солнцем — тобой, выдуманным им самим себе на муки. Не стоит говорить, что в тот момент я ни о чем таком не думала. Вообще, я никогда не рассуждала с собой о себе. Другие меня больше интересовали. В тот момент я решала вопрос, какого цвета миндальное пирожное: желтого или бежевого. Наверное, что-то среднее. В конце концов, не зная, что еще сказать, я задала этот вопрос Юлиусу. Он пока­ зался очень озадаченным, пожал плечами— для мужчины верный приз­ нак того, что он об этом не имеет понятия — и спросил, что нового у Ала­ на. Я кратко ответила, что у него все в порядке. — А у вас? — У меня тоже, конечно. — Конечно... это не ответ. Он начинал меня раздражать. Может быть, это и не ответ, но у меня не было другого. Все, что я могла сделать, это подробно описать свое детство, отношения с разными людьми и свое мучительное супружество с Аланом. Больше ничего я ему ответить не могла. И потом я его не зна­ ла! И не считала его ни другом, ни поверенным. Мне показалось, что слишком долго не несут миндальное пирожное. — Я неделикатен,— сказал он голосом категоричным и почти тор­ жественным. Я сделала слабый жест отрицания, посмотрела на свои руки — они дрожали — и стала искать в сумке сигареты. — Я всегда был неделикатным,— продолжал Юлиус А. Крам.—