Сибирские огни, 1976, №9

Где-то в конце повествования русский мудрец Симеон-летописец, отвечая на во­ прос: «Для чего, отче, летопись?»,— гово­ рит: «У дерева есть корни, у людей про­ шлое. Отсеки корни — усохнет дерево. То же бывает и с людьми, если они жизнь своих дедов и отцов не пожелают знать. Человек приходит на землю и уходит, а дело его — алое или доброе — остается, и от того, какое дело оставлено, живущим — радость, либо тягота и го­ ре. Дабы не увеличивать тягот и не мно­ жить горя, живущие должны знать, от­ куда что происходит». В этом и смысл той художественной задачи, которую поставил перед собой автор обширного исторического повествования. Не просто поведать в картинах и фигурах о про­ шлом, занятно рассказать о дале.ких-да- леких днях, а высветить в прошлом истоки добра и зла в современном мире, «дабы не увеличивать тягот и не мно­ жить горя». «Жестокий век» И. Калашникова кон­ цептуален. За бесконечным калейдоско­ пом картин и лиц, щедро разбросанных по его страницам, можно различить идейный пафос художника. В центре романа одна из наиболее вы ­ дающихся и зловещих фигур азиатского средневековья — завоеватель и покори­ тель племен и народов, монгольский пол­ ководец Тэмуджин-Чингисхан. И рядом многочисленные его родные и сподвиж­ ники, разноликие противники, — широ­ кая историческая галерея, охватываю ­ щ ая весь пестрый калейдоскоп лиц раннефеодального кочевого государства. С образом Чингисхана связаны основ­ ные темы романа: человек и народ; вой­ на, мир и труд, смерть и бессмертие. Чингисхан, изображенный в «Жесто­ ком веке», выступает как типичное воплощение героя, выдвинутого племен­ ными, национальными интересами и по­ степенно теряющего связь с народом, с племенем. Чингисхан, упоенный беско­ нечными удачами и победами, начинает воспринимать себя как особую личность, коей все дозволено и все подвластно. Только смерть не подчинена его власти, но это каж ется ему каким -то недоразу­ мением, которое вот-вот прояснится, и тогда уже ничто не ограничит его дес­ потию. Как все это созвучно наш ему вре­ мени, когда, вопреки историческому опы ­ ту, то и дело появляются временщики, убежденные в беспредельности своих прав и своей исключительности — от китайского божка Мао до маленького генералиссимуса Франко... Много места в романе занимают кар­ тины войны. Кажется, редкая глава об­ ходится без батальных эпизодов. Война— стихия, в которой лучше всего себя чув­ ствует х ан Тэмуджин, впоследствии н а­ реченный Чингисханом. Но если вначале войны для него — необходимое средство защиты от чуж еземных завоевателей, то затем они становятся содержанием его жизни, единственным средством самоут­ верждения, его радостью и счастьем. Обнаженный меч в руках удачливого воителя становится символом жизни, воплощением всех ее ценностей. «Стоит бросить меч в ножны и его начнет есть ржавчина», — изрекает Чингис. И его предсмертное завещ ание все о том же: «Ведите воинов в битвы, не останавли­ вайтесь, завоюйте все земли». Всей логикой действия автор развен ­ чивает воинственную философию своего героя. Меч, всегда обнаженный, постоян­ но занесенный над очередной жертвой, тоже ржавеет — от крови. Ржавчиной покрывается душа того, кто неустанно размахивает им. И наступает коррозия сердца и разума. Ореол Чингисхана меркнет в глазах лучших людей и з его окружения, когда проясняется его м аниакальная цель — стать единственным повелителем всех народов мира, диктатором над человече­ ством. «А я все явственнее вижу: мир во вселенной наступит тогда, когда копыта моих коней растопчут всех шахов, им­ ператоров — всех до единого...». От него отворачиваются друзья. Он слышит ф альш ь в славах и поступках своих приближенных: «Что бы ни ск а­ зал — соглашаются... Временами он чув­ ствует вокруг себя пустоту, и тогда хо­ чется, чтобы кто-то начал спорить, горячо и безоглядно... Что это? Вера в него или боязнь разгневать несогла­ сием?» Он терпит поражение в семье. Все больше и больше отдаляется самый луч­ ший из сыновей — Джучи, которому становится отвратительной неиссякаем ая истребительская м ания отца. Джучи осуждает войну к ак средство достижения мира, он не верит, что ненависть — путь к взаимопониманию : «Неужели и наро­ ды должны пройти через то же,— рас­ суждает он,— чтобы понять друг друга?» Ему непостижима бесчеловечная фило­ софия отца, заклю ченная в сравнении человека с травинкой. Безбрежные просторы романа вовсе не означают эссеистской расплывчатости, композиционной аморфности и языковой небрежности. В романе «Жестокий век», в общем, построенном на хронологиче­ ском принципе, может быть, имеются страницы не совсем обязательные, без которых книга могла бы существовать. Но в целом расстановка и компоновка его частей и глав продиктованы идейно- тематическими задачами. Автор вним а­ тельно прослеживает процесс распада души Чингисхана под воздействием па­ губной дл я человека страсти возвеличе­ ния над людьми средствами войны, си­ лою меча. И этой теме посвящено все. Противопоставление человека труда герою-завоевателю воплощено в самой композиции романа: параллельно судьбе Чингисхана в «Жестоком веке», разум е­ ется, в иной масштабности, разверты ва­ ется судьба его сверстника Тайчу-Кури. Они родились в один день и жили все время где-то рядом. Искусные стрелы, что делал Тайчу-Кури, заполняли кол