Сибирские огни, 1976, №7

А Самойлов? И он — о том же. Не зря же у .него так сокрушается Державин, ока­ завшись ночью у пустого, словно вымерше­ го, блиндажа: «Вот черти! Некому и лиру передать!» А ему советовали: «Некому? Лучше б передали лиру некоему Малому способному, а эти. Может, все убиты наповал! Но старик Державин воровато Руки прятал в ру кава халата, Только лиру не передавал. Он, старик, скучал, пасьянс расклады вал. Что-то молча про себя загадывал. (Все занятье по его годам1) По ночам бродил в своей мурмолочке. Зам ерзал и бормотал: «Нет, сволочи1 Пусть пылится лучше. Не отдам!» Чухонцев прослеживает державинский путь, сопоставляет его со своим, чтобы по­ лучить ответ на вопрос, которым он здесь задается. «Кто я?» — вот о чем его стихо­ творение: Малец, себя не проворонь — ори! А нету отголоска, как он — из полымя в огонь! — не можешь. В том-то и загвоздка. И Самойлов ищет ответа на вопрос: «Кто я?» Вернее: «Кто мы?» — ведь он пишет от имени .всего фронтового поколения. О.н про­ тивопоставляет ему «некоего малого спо­ собного», которому не захотел передать своей лиры Державин. Был старик Державин льстец и скаред, И в чинах, но разумом велик. Знал, что лиры запросто не дарят. Вот какой Державин был старик! Потому и ,не получил «.способный малый» лиры, что это — не такая вещь, которую да­ рят «запросто». Державин — «разумом ва­ лик», ибо энал, кому он должен передать лиру. В похвале Державину — похвальное слово своему поколению: «Вот какой Дер­ жавин был старик!», что значит: вот какие мы, если именно ,нам отдал лиру старик Державин! Два эти стихотворения запечатлели два разных подхода к одной и той же теме, два разных ее решения. Кто же оказался прав — Самойлов или Чухонцев? Оба — правы. В той, отнесенной к себе горечи, с кото­ рой останавливается перед Державиным Чухонцев: «Не можешь? В том-то и загвозд­ ка», слышится острая неудовлетворенность собой, явственно ощущается такое есте­ ственное для художника чувство, как сом­ нение в собственных возможностях. Есте­ ственное — потому что для искусства как раз противоестественны чванливость и само­ довольство. Дело не в самоуничижении. Да Чухонцев и не уничижается, он ведь сказал: «Я сам не плох...», но... это он, вздохнув, сказал сейчас же: «но», ибо — «,не та мука, не та закваска». Дело в той по­ стоянной неудовлетворенности собой, что не дает художнику наполниться чувством ду­ шевной сытости, очерстветь душой. Вон как сказал о себе Державин: «Я царь — я раб— я червь — я бог!» Царь, но и — раб! Бог, но и — червь! А Самойлов как же тогда? Ведь он-то гордится? Гордится. Но не собой — поко­ лением, которое в тяжелейших испытаниях .выстрадало право на державинскую лиру. Его 'Стихотворение — о цене, которую за­ платили фронтовики за право называться поэтами, о страшной цене: «iHa земле хо­ лодной и болотной с пулеметом я лежал своим». Поэтому и Державин проходит в его сти­ хотворении как бы символическим знаком, не так, как у Чухонцева, где Державин — конкретная личность, человек интересной и поучительной судьбы. У Самойлова он — и не Державин вовсе, а всем известный по ле­ гендам и пушкинским стихам «старик Дер­ жавин», который только тем и знаменит, что передает другому поэту свою лиру. До сих пор в этой главке мы с вами рас­ сматривали исключительно стихи о стихах, о классиках. Значит ли это, что .выступить «на фоне Пушкина», заявить о Следовании великим традициям можно только -в разго­ воре о классиках, в биографических стихах или в тех, где так или иначе варьируются или перефразируются какие-нибудь класси­ ческие строчки? Конечно, нет! Следовать традициям — это значит выражать в стихах свою душу, кото­ рая приняла в себя, впитала ,в себя великие нравственные уроки мастеров прошлого. А о чем ты при этом пишешь и как п.ри этом разбиваешь строчки — это уже твое личное дело. Твардовский ведь не зря гово­ рил, что Маяковскому «никто... не откажет в праве на наследование великих традиций .русской поэзии». Между прочим, он сказал еще фразу, ко­ торую я с особенным удовольствием списы­ ваю себе в статью; я вынес бы ее в эпи­ граф, но для эпиграфа она все-таки вели­ ковата: «И пусть этот разговор идет, так сказать, в присутствии Пушкина, которого мы считаем не святыней, отдаленной от нас своим величием, но живым и -действен­ ным участником в решении наших ны­ нешних дел». Под тем, что Твардовский определил как «разговор в присутствии Пушкина», мы с вами имеем в виду нынешнюю поэзию, ее следование классическим заветам, классиче­ ским традициям. Сам же Твардовский ска­ зал это по совершенно конкретному поводу. Он обратился с этими .словами к юбилейно­ му собранию, на котором он, принципиаль­ но не писавший стихов о стихах, произнес свое «Слово о Пушкине». Станислав Рассадин точно заметил, что это «Слово» «нельзя рассматривать как официальный доклад; вольно или невольно это «Слово» оказалось и поэтической про­ граммой самого Твардовского». «В свое время, — .развил эту мысль Рассадин, — Блок, выступая с речью о Пушкине, тоже говорил о том, что мучило его самого». Можно продолжить Рассадина и вспомнить других писателей, произносивших речи о Пушкине. Например, Достоевского. Ведь и он тоже говорил о том, что мучило его, о тех пушкинских мотивах, которые ему, Достоевскому, были особенно дороги и близки.