Сибирские огни, 1976, №7

ратурной газете» спорили не по поводу хро­ ники. Там речь шла о художественных жанрах. Не буду возводить .напраслину на Золо- тусского. Он отлично понимает, о чем дис­ куссия в «ЛГ». Потому н пишет: «Конечно, никакой автор не может избежать своего участия...», то есть показывает, что думает о художественной литературе, о ее задачах. И если в конце, концов сводит на нет уча­ стие автора в создаваемой им биографии, если предлагает современным писателям стать хроникерами жизни великих, то дела­ ет это потому, что выступает ревностным хранителем или — лучше сказать — охра­ нителем, охранником, стражем наследия классиков, навесившим над каждым из них дощечки с суровыми окриками: «не прика­ саться!», «не трогать руками!» Отсюда — и его мрачное предсказание неизбежного про­ вала тех, кто захотел бы обратиться в сво­ ем произведении к писателю, который «сам написал роман своей жизни». Не знаю, как вам, а мне лично подобное отношение к литературе, такой взгляд на нее напоминает реакцию старой тетушки режиссера Ивана Васильевича из «Теат­ рального романа» М. Булгакова, когда она узнала, что некто принес новую пьесу: «А зачем!.. Разве уж и пьес не стало?.. Ка­ кие хорошие пьесы есть. И сколько их! Нач­ нешь играть — в двадцать лет всех не пе­ реиграешь. Зачем же вам тревожиться со­ чинять?» В самом д е л е з а ч е м ? Зачем поэту пи­ сать о другом художнике, который все рав­ но уже все о себе написал сам? Мы только что^ вспоминали тютчевские и лермонтовские стихи о Пушкине. А, соб­ ственно, что они. .сказали о нем такого, чего бы мы с .вами не. знали из его же стихов? Что Пушкин был доверчив? Он в этом при­ знавался и ca^i. ;«Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»; Что был он страстен, порывист, бесстрашен? Еще бы! Вон какой раскаленной страстью дышат пушкинские строки; «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю, и в разъ­ яренном океане...» Тогда чем же. интересны нам эти стихи Лермонтова и Тютчева? И даже — больше: почему они нам. необходимы? А вот из-за той самой, содержащейся в них «концепции», от которой отмахнулся Золотусский и которая есть не что иное, как судьба автора.. Ведь он,. автор, судит о том или ином .явлении со своих жизнен­ ных позиций. И потому, как бы это явление ни было широко..; известно, оно предстанет в его стихах .осмысленным по-своему, ибо через него, с помощью его, автор .выражает собственную душу, себя. Как сказал Паскаль, писатель, очень це­ нимый Пушкиным: «Во мне, а не в писани­ ях Монтеня, содержится все, что я в них вычитываю». Именно — «во мне». И без этого «во мне» не существует ни. художника, ни вообще — творчества. . И не случайно, что Василий Андреевич Жуковский, которого от Паскаля отделяло географическое пространство, вряд ли на­ много меньшее, чем то, что лежит между Кишиневом и Новосибирском, по существу сказал то же самое: «У меня почти все или чужое, или по поводу чужого — и асе это мое». И разве не подтверждают этого своей практикой те, кто работают в нашей поэзии по-настоящему и всерьез? Возьму двух таких поэтов, благо есть объединяющий их повод: оба написали о Державине. Олег Чухонцев отталкивается в своем стихотворении от курьезного факта держа­ винской биографии: поэт родился хилым недоноском и, по народному обычаю, его доращивали запеченным в хлеб, «дабы по­ лучил он сколько-нибудь живности»: Малец был в тесто запечен, и, выйдя на дрожж ах оттуда, уже в летах, зело учен, подумал: — Нет добра без худа. А был он тертым калачом, врал правду, но, как говорится, уж коли в тесто упечен, то что тебе императрица. Давид Самойлов начинает с рассказа о своей судьбе и о судьбе своих това- рищей: Рукоположения в поэты Мы не знали. И старик Державин Нас не заметил, не благословил... В эту пору мы держ али Оборону под деревней Лодвой. На земле холодной и болотной С пулеметом я леж ал своим. Кажется, что же между ними общего? Один размышляет над забавным феноме­ ном, над удивительной судьбой «запеченно­ го в тесто мальца»: Ну кто бы знал, какой обман — наутро лечь, в обед проснуться и только вычистить каф тан, Й ак — бац! — на рифме поскользнуться, у кто бы думал, что за пры ть — водить императрицу за нос и с тем предерзостно открыть свой, век, на будущий позарясь. .А другой, рассказывает о том времени, когда фронт подступал уже к деревне Лбд- ве, и им, солдатам, было поручено держать оборону. Такая тогда была заваруха, что немудрено было проморгать и самого Дер­ жавина с его лирой:. :,'. . Это не для самооправданья: Мы в тот день ходили на заданье И потом в блиндаж залезли 'сп ать. А старик Державин, думая о смерти. Ночь не спал и бормотал: «Вот черти! Некому и лиру передать!» Есть, однако, общее. Не только, конечно, в том, что фамилия Державина там и там вынесена в заглавие. Чухонцев ведь не просто задался целью проследить судьбу Державина, поведать нам о его величии: Пока он дры х за семерых, все хлебы врем я перемесит, и глядь — на чаш ах мировых нас недоносок перевесит. Он поясняет, чего |ради взялся за перо: Первейший муж. последний жох. не про тебя моя побаска: я сам не плох, но видит бог — не та мука, не та закваска.