Сибирские огни, 1976, №7

Над ухом шепчет голос нежный, И змейкой бьется мне в лицо Ее волос моей небрежной Рукой измятое кольцо. Он писал это в то время, когда, как при­ знавался после, «был целомудрен, как Иосиф». И значит, ничего этого в действи­ тельности не было. Не было, подтверждает Полонский, ему все это «подсказала фантазия». Но подска­ зала, оговаривается он, «только то, что мог­ ло бы быть». Оговорка любопытная, если учесть, что герой этого стихотворения как бы стоит в самом центре мироздания. Он — победитель, человек, которому все удается. Полонский верил, что так «могло бы быть». Но в реальной жизни было не так. Совсем по-другому. Была отчаянная нужда, а по­ рою и самый настоящий лютый голод, за­ ставивший, кстати, поэта продать однажды золотые часы — тот самый подарок Жуков­ ского. Было унизительное безденежье, тем более его унижавшее, что в тех домах, ку­ да он был вхож, материального недостатка не знали. Не зря он сказал одному знакомому, что смотрит на издание своей первой книжки, «как на проступок, извиняемый, быть может, обстоятельствами и крайней необходимостью в деньгах». Конечно, говоря о «проступке», он слег­ ка кокетничал. Но это кокетство голодно­ го, но воспитанного Человека, который и рад бы сразу наброситься на еду, да при- личйя не позволяют. Что делать, если нужда постоянно дава­ ла знать о себе, если униженному ею По­ лонскому все вокруг напоминало о ней. Да­ же веселое пение маленькой птички: В небесах, но не для неба. Вся полна зем ны х забот. Для земли, не ради хлеба. П тичка весело поет. Это звучит так: еще бы ей не быть весе­ лой, если она поет «.не ради хлеба»! Да, это зависть, и Полонский прямо гово­ рит об этом: «Внемля ей, невольно стыдно н досадно, что порой сердцу гордому завид­ на доля птички полевой»! Но, сказав о се­ бе: «гордый» («гордое сердце») — опять поспешил. Опять обогнал мечтой действи­ тельность. Лермонтов, влияния которого, как заме­ тил еще Белинский, не избежал молодой Полонский, действительно был гордым: «И перед идолами света не гну колени я мои». Полонский «гнул колени». И перед идо­ лами света — «поклонялся тем, кого любят». И перед общественным мнением, от кото­ рого слишком зависел. Как ни скрывал Полонский свою зависи­ мость, как ,ни стыдился ее,— он ее чувство­ вал, понимал, как сам пишет в одном сти­ хотворении, что она «постепенно разрушает» его «святые убежденья». И от понимания этого тайный холодок полз ему в душу, «тайный холод» воцарился .в ней. Белинский справедливо указал на Лер­ монтова. Да, скептицизм иных ранних сти­ хов Полонского — тоже свидетельство раз­ лада между мечтой и реальностью. Но на этом сходство кончается. Потому что отно­ шение к действительности у обоих поэтов было разным. Даже противололожным друг Другу. Лермонтов беспощадно безыллюзорен: «Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть...» И это— не каприз, не минутная слабость. Это---суть его миро­ ощущения. Того самого, которое сперва Ж у ­ ковский, а потом Гоголь обозначили точ­ ным словом — «безочарование». Вот уж. что совершенно не было свойст­ венно молодому Полонскому. Он ведь .не бодрился, не заклинал себя, когда писал: «Верь знаменованью! Нет конца стремленью — есть конец страданью!» Он и вправду надеялся на лучшее, верил, что несчастли­ вая его жизнь, которую сам он сравнивал с «хмурым, ночным небом», вскорости ста­ нет иной, сияющей, как «утро молодое». И тогда все в его жизни пойдет по-другому: Ни единой тучки На лазурном небе! Ни единой мысли О насущном хлебе! Причем затертое, многократно использо­ ванное до Полонского, сравнение собствен­ ной жизни с хмурой ночью в его стихах — не банальность. Оно у него наполнено ре­ альным, мировоззренческим смыслом. Мы уже видели, что Полонский так пона­ чалу и относился к своей реальности — как к ночи, которая не может же длиться веч­ но и которая уже тем хороша, что дает воз­ можность заснуть, забыться во сне. Впро­ чем — не забыться даже, а, как сказал он сам, «уйти в продоческие сйы». «Пророче­ ские» — прежде всего по отношению к се­ бе. И, разумеется, в выгодном для себя свете. Но напрасно иные его современники, раз­ драженные частыми вымыслами поэта, на­ зывали их «уродливыми галлюцинациями». Он не «галлюцинировал» даже тогда, когда ввергнутый жизнью в состояние беспомош- нбсти и бессилия! все-таки- писал: «Снится мне: я овеж и молод, я влюблен, мечты ки ­ пят... От зари роскошный холод проникает в сад». «Что же влечет его беспрестанно в эту область мечтаний?» •— спрашивал позднее Добролюбов. И отвечал: «Поэт рад бы жить действительностью; но она для не­ го так безотрадна, скучна и бессмыс­ ленна, что он невольно стремится от нее подальше». Но не получалось — «подальше». И у то­ го Полонского, о котором писал Добролю­ бов,— автора многих' поэтических книг, и у молодого Полонского — тоже: Уже над ельником из-за вершин колючих Сияло золото вечерних облаков, Когда я рвал веслом густую сеть пловучих Болотных трав и водяных цветов. То окруж ая нас, то снова расступаясь Сухими листьями шумели тростники; И наш челнок шел, медленно качаясь. Меж топких берегов извилистой реки. Кажется, как спокойна и идиллична эта картина золотого заката. Как благотворно и умиротворяюще она должна была бы действовать .на душу. Почему же так .нерл-