Сибирские огни, 1976, №7

Сперва кажется, что последнее предполо­ жение несправедливо. Вот ведь Парфентьев и сам признается: «Он пережил все это где- то, что недоступно нынче мне». Видите — н е д о с т у п н о . А с другой стороны, сказав это, автор вроде и не намерен был самоуничижаться, вернее — трезво оценивать свои возможно­ сти, указывать на собственное место в поэ­ зии. Ничего подобного! Совсем, оказывает­ ся, не потому «недоступно», что Есенин мог такое, чего не мог бы Парфентьев, а пото­ му, что — ...нету Чагина сейчас, И я, минуя много станций, Писать не собираюсь стансы, Попридержу их про запас. Вот в чем дело! «Нету Чагина», известно­ го партийного работника и издателя, ини­ циатора есенинской поездки по Кавказу. И не просто — «нету», а «.нету сейчас», се­ годня, когда по югу проехался Парфентьев. А был бы с ним рядом Чагин, как тогда — рядом с Есениным, то, наверное, все было бы по-другому: глядишь — чем черт не шу­ тит! — и написал бы Парфентьев стансы не хуже есенинских... Это хотел сказать нам автор? Кто его знает! Его рассуждения так путаны и про­ тиворечивы, что ничего конкретного из них вынести нельзя. Нельзя даже понять и того, как сам Пар­ фентьев относится к тому факту, что Есе­ нин написал стансы, а он, Парфентьев, нет. Вроде он огорчен: «недоступно», «нету Ча­ гина». И в то же время вроде бы и нет: свои-то стансы он же собрался «попридер­ жать про запас», то есть оставить на худой конец, припрятать на черный день. А что такое — черный день для стихотворца? Это такой день, когда он вдруг с ужасом осо­ знает, что вдохновение иссякло. Тогда, что ли, собрался писать стансы Парфентьев? Не скрцю: я давно бы уже перестал зани­ маться этим бессмысленным делом — вни­ кать в каждую подробность стихотворения Парфентьева, если бы не ясна была его главная цель, побудившая взяться за перо. Она — та же, что у Самченко в стихах о Лермонтове. Одной поездки по есенинскому маршруту оказалось достаточно, чтобы Парфентьеву захотелось помериться с Есе­ ниным величиной! Вот я и цеплялся за каж ­ дую подробность в надежде выяснить, кто же из них, по мнению Парфентьева, выше. Да разве здесь что-нибудь поймешь? Но если Виктор Парфентьев, кажется, все силы приложил, чтобы нас запутать, и ему это удалось,— то уж Иван Савельев такой задачи перед собой не ставил. Наобо­ рот! Он как раз заботился о ясности, о том, чтобы в его стихотворении «Воспоминания о Михайловском» каждая подробность бы­ ла бы понятна: Опять ему откры лся мир: Мороз и солнце, снег и сани, И он летит, столиц кумир, К себе! В Михайловское! К няне! Пера не требует рука. Глаза слегка полузакрыты ... И только ровный бег возка К душе подталкивает ритмы. И так чудесен этот день, И мир его мечтаний светел Вдали от пасквилей и сплетен, В тиши российских деревень. Ему не надо ничего. Лишь тройка б весело беж ала Да пел бы ветер для него. Как в детстве няня напевала. Савельев потому с особым тщанием забо­ тится здесь о ясности, что пытается зафик­ сировать Пушкина в счастливом, блажен­ ном, даже идиллическом состоянии. И, надо сказать, что за вычетом строки «пера не требует рука», он и вправду собрал .все то, что так любил Пушкин,— «удрать» (это пушкинское слово) из столицы, из Петер­ бурга, «iK себе! В Михайловское!» А тут еще: «.Мороз и ветер!»; «День чудесен!» Постойте! Да ведь это — почти дослов­ ная цитата из пушкинского «Зимнего утра»? Верно. Я бы даже сказал: н а м е р е н н о почти дословная. Ибо Савельев цитирует не без умысла. Ведь он как .раз и собрался рассказать нам о том, как было написано это пушкинское стихотворение. И потому то, что мы с вами пока что прочитали, есть, так сказать, предыстория создания «Зимнего утра»: Пушкин летит в санях, ветер поет для него, «как в детстве няня напевала»... Он улыбнется ей хитро: «Ах, нянюшка! Ах, друг прелестный!» И побежит легко перо: «Мороз и солнце: день чудесный!..» Невольно вспоминается такой анекдот: — Слыхали? Иванов третьего дня в по­ кер сто рублей выиграл. — Слышал-слышал. Только не третьего дня, а — вчера. И не в покер, а — ,в префе­ ранс. И не сто рублей, а двадцать. И не выиграл, а — проиграл. И не Ивановна Сер­ геев. Не в Михайловском написал Пушкин «Зимнее утро», а в Павловском — в селе своего приятеля Вульфа. И не удирал он в то время из столицы «к себе», а наоборот— возвращался из Арзрума в Петербург, го­ товясь к неприятному объяснению с Бен­ кендорфом, ибо затеял о.н поездку на Кав­ каз, нарушив предписание,— не спросись у шефа III отделения. А уж «к няне» он н подавно ехать не мог. Потому что писал он свое «Зимнее утро» в ноябре 1829 года, а к тому времени Арина Родионовна, увы, уже год как была в могиле... Вот так! Но даже не только в этом дело (хотя, кажется, ничего себе — «не только в этом»!) Ну, не посмотрел Савельев в примечания к пушкинскому тому — дал, конечно, промаш­ ку! Но само-то пушкинское стихотворение он читал или нет? Понимаю, что такой вопрос может вам показаться неожиданным и, пожалуй что, бессмысленным. — конечно, читал! И не только читал, но и запомнил. Вот же он ци­ тирует: «Ах, нянюшка1 Ах, друг прелестный!» И побежит легко перо: «Мороз и солнце; день чудесный!..» Так ведь и начинается пушкинское сти­ хотворение: Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный...