Сибирские огни, 1976, №5

— Когда это вы успели понять, какая я? — Так уж, понял... — Я думаю, заложенное в нас не проходит с годами, а у твержда ет­ ся,— с тем и живем... Ей хотелось сказать, что просто она честная и что сейчас, мода на честность, но это к ней отношения не имеет. Однако он мог бы принять на свой счет и оказался бы прав. Радий Иванович внимательно посмотрел на Лидию Васильевну и произнес с серьезностью: — Удивительный она была человек. Я ведь тогда хорошо знал их, моих коллег,— в Польше лучше говорят: «колежанок»!.. Ирина жила в другом мире, другими понятиями и критериями. И вот ведь что: умни­ ца, с поразительны^ чувством самоконтроля, категоричная, она была способна на невероятные, на сумасшедшие поступки. Ведь тогда...— Он помолчал, но тут ж е продолжил, взглянув остро и доверительно: — С и ­ дим, бывало, на кафедре, ждем звонка на занятия. И она ждет — ни те­ ни волнения. Пойдет в аудиторию, да ст задание студентам, и глядишь — стучит в дверь, где я занимаюсь,— вся на нерве: необходимо поговорить, выяснить — не боится ни огласки, ничего.— Он опять помолчал.— Д а , так вот я о чем: трезвость, логика, рассудочность и вдруг — невероятная чувствительность... — Ранимость,— поправила Лидия Васильевна. Он посмотрел ей в лицо: — Я ув ажал в ней чувство собственного достоинства... И тут она увидала, какие у него мешки под глазами, да и отечность, и желтизна кожи — давненько печень не в порядке!.. И седина, и руки... И то, что ездит сюда на море и бродит, как неприкаянный... И пронзи­ тельная жалость ожгла ее.— Почему, почему это люди так странно и ди­ ко теряют друг дру г а? — подумалось ей,— Вот так и она могла бы всю жизнь прожить с Данилой и не узнать.... да, да, не узнать ничего... Но голос зазвучал жестко, когда кивнула в сторону теней над огнем: — Ну, ее-то вы уважали больше! — И чувствуя в себе нахлынувшую волну возмущения, вызванного собственными словами, посмотрела от­ крыто, глаза в глаза, д ав ая понять, что знает и угадывает все. — А вы считаете,— мешая обиду с насмешкой, сказал он,— лучше, когда люди годами влачат жалк ую двуликую жизнь? Не может оставить жену из великого гуманизма, и из того же гуманизма не оставляет лю ­ бовницу. — Еще неизвестно, кто в таком разе настоящая жена ,— заносчиво и оскорбленно ответила Лидия Васильевна. Он сочувственно усмехнулся, и она вдруг спохватилась, что выдала себя. — А я вам назову не одну, а пять, шесть только моих знакомых! Сившько людей у нас живут таким образом! — Ну, что вы, жена — она всегда одна... А та, другая — так... И это уже не гуманизм, а, извините, жестокость... — Лучше, конечно, урвать, сорвать, а потом... потом мучиться всю жизнь! — сквозь зубы, еле сдерживая себя, выдавила она. — Ох-хо-хо! — засмеялся он, откидываясь назад.— Милый доктор, так и режет по живому! Мне говорили, какой вы отличный'хирург. Когда скрутит, попрошусь к вам, уж не откажите! — Напрасно, могу и зарезать... — У меня, знаете, печень пошаливает, как взовьется-взовьется — я скорее на воздух, прикатываю сюда, и странно: помогает! Вот только холодновато стало. А вы зазнобилйсь, не боитесь без шапкй? Трясет вас. — Нет... У меня... у меня женщина умерла на столе. Случилось так... Близняшки у нее остались.