Сибирские огни, 1976, №5

пускает по какой-то важной — пусть для него важной! — причине, а вы все-таки доносите... — Прошу выбирать выражения!.. — ...а вы все-таки аккуратно, пунктуально докладываете в деканат, то это уже жестокость и ограниченность — ограниченность в мелочах, которые умный человек должен бы прощать! — Вот вам, пожалуйста, вот вам, пожалуйста! — взывал Хохряков к проректору, махая руками и обессилев от возмущения. — Радий Иванович, по-моему, вы упускаете время !— добродушно воскликнул проректор, весело вертя лысой головой.— Здесь не место •для сражений, здесь надо ухаживать за дамами. Лидочка, ловите шоко­ ладку! Д а придвигайтесь поближе. Азаров остановился, посмотрел на него, на Иришку, будто приходя в себя. — Так будем делать огонь,— крикнул он Иришке, метнулся в тем­ ноту, вынырнул и, схватив пустую консервную банку, бросил в нее не­ сколько сосновых шишек. Выгреб из костра уголек, отправил туда же и; дождавшись, когда шишки задымили, преподнес банку Иришке.! — Вот, когда я, наконец, за вами поухаживаю... — По-моему, вы только это и делаете,— не вытерпел Хохряков. _ — А что ему остается? — вздохнул проректор.— Молодой, краси­ вый мужик... Эх, сбросить бы нам с вами годочков хотя бы по десять...— И посмотрел, смеясь, на Лиду.— Впрочем, и сейчас кое-кому фору дадим! — Я в детские игрушки не играю, я человек семейный,— фыркнул Хохряков. — И к тому же угнетенный грыжей...— бесстрастно уронила Лида. Азаров захохотал, приговаривая «ай да доктор», а Лида пожала плечами и, сославшись на усталость, пошла в палатку, чувствуя себя мерзко от предупредительности проректора, от дурацкой своей прямоты и от замечания Хохрякова, будто ей что-то нужно было от него. И вообще, ей стало тоскливо и до обидного одиноко. Иришка явилась с консервной банкой, сладко дымившей шишками, и с заморским фонариком, которым ее снабдил Азаров. Она светила по стенкам, преследуя комарье, дурачилась, пока не стих противный писк. Тогда она легла. Лида молчала. На берегу был слышен говор устраивавшихся под брезентом. В темноте Лиде показалось, что Иришка приподнялась и смотрит на нее. — Ты что, Ирнш? — она не могла не быть великодушной («Почти ио Диккенсу!»). Ты... презираешь меня? — неожиданно и тихо спросила Иришка. — Ну что ты, Ириш, как я могу, когда вам... хорошо. Ведь вам хорошо? — Что мне делать?! — воскликнула Иришка в отчаянье,— И что со мной, вообще?.. Ты знаешь, что он мне т а м сказал? — Где т а м , она не пояснила, возможно, на сопке.— Он сказал, что мы никогда не простим себе потом, если... если так вот и уедем отсюда... Поцеловал меня, взял за плечи, посмотрел близко-близко в глаза, не скрываясь, и сказал: «Мы себе никогда не простим потом, мальчишка ты мой ненормальный»... Вот... Я чувствую себя ужасной, подлой, пошлой... И ничего не могу с со ­ бой поделать... — Перестань на себя наговаривать. Олег твой очень благородный... Жена у него ничего, я видела... довольно ординарная, с таким пышным причесончиком. Я ведь говорила, у него и отец химик. — Д а , как же, династия... — Девочка уже в первом классе...