Сибирские огни, 1976, №5

Офросиньей ссылались, деньги от нее получали, чтобы теми деньгами души за Володимера перекупать. Я все знаю, все!..— болезненно, выст- раданно приговорил Иван, ставший в этот миг похожим на блаженного, и тут же добавил оправдываясь — не перед боярами — перед самим собой: — То ваша совесть прокаженная, ваша — не моя! Я никого из них живота не лишил, лишь с глаз своих прочь отослал. И в том моя слабость и доброта напрасная. У другого б государя они на цепи сиде­ ли... По улицам их возили б в клетовищах, как диких зверей. А у меня они на моих государских хлебах почивают, в добре и справе, лишь глаз моих не видят. Нет вашей крови на мне, нет! — вдруг злобно — и пра- веднически — выкрикнул он, пришедший наконец в себя после недол­ гой растерянности. Его громадные черные руки с опавшими с них Длин­ ными рукавами кафтана взметнулись, как будто щупальца — сиАьные, страшные щупальца, готовые в любой миг впиться в избранную им жертву. Он выступил из угла — на шаг, и вновь остановился, словно боялся лишиться своей надежнейшей защиты — стен, смыкавшихся за его спиной. На минуту в палате стало тихо — как перед битвой, когда в с т а в ­ шие друг перед другом полки ждут сигнала к атаке. На местах для окольничих, весь превратившийся в ненависть, из­ нывал Головин. Сильней всех он жажд ал схватки и готов был кинуть­ ся в бой сломя голову, но сдерживал себя, сдерживал и томился, одо ­ леваемый еще одной тяжкой мукой — сознанием своей слабости, незначительности, из-за которой его не брали в расчет — ни как про­ тивника, ни как союзника. Каким-то вдруг сникшим, растерянным сидел Шереметев, словно уже жалел о своей откровенности и в душе казнил себя за нее. Насупился больше прежнего Яковлев, Семен Васильевич,— глава Казанского приказа, насупился и отвернулся от своего родича Ивана Петровича, сидевшего рядом с ним... Д олжно быть, по разные стороны оказались сейчас их души, а т у т уж не до родственных чувств. Спокойный, лишь чуть побледневший Кашин в упор смотрел на Ивана. Казалось, он чего-то ждал от него... Может быть, отказа от только что произнесенных им слов. Но Иван молчал. Его жесткий, упорный взгляд медленно, с какой-то ядовитой прилипчивостью полз по боярским лицам. Вот взгляд его столкнулся со взглядом Кашина... Мстиславский, следивший за ними обоими, понял, что Кашин уж е не сдержится и нанесет свой самый сильный удар. — Репнин... Михайла Репнин,— тихо, как будто тая сь от кого-то, сказал Кашин.— Был у тебя боярин Репнин... где он? Дро гнул взгляд Ивана, сломился, потухли вонзистые блики зрач ­ ков, глаза медленно ушли под тяжелую нахмурь бровей. — Его кровь — на тебе! — Кашин поднялся с лавки, рука его клеймяще вонзилась в Ивана.— На тебе его кровь, богом данный нам государь! Вот она, твоя истина, твой свет!.. Вот она, твоя правота, твои достойные стези!.. Вот она, твоя совесть прокаженная! Какое же иго делить с тобой? Иго душегубства? — Замолчи!!! — истошно крикнул Иван и в изнеможении, с трудом, будто все силы его ушли на этот крик, договорил: — Замолчи, либо на­ веки замолчишь. — Молчу... Пусть камни вопиют! — сказал с надрывом Кашин и решительно направился к выходу из палаты. — Стой! — в злобном отчаяньи попробовал остановить его Иван. Кашин только полуобернулся к нему — уже в самых дверях,— и твердо сказал: — Поздно, государь. Сегодня я уже и сам не пойду за тобой.