Сибирские огни, 1976, №5

— Угодные советы — токмо лишь угодные,— сказал Мстиславский. — А вредные — лишь вредные и никакие боле!..— вскипел Иван.— Вы поглядите, ну поглядите на себя!.. Вы — вражье племя! Ведь не от р а з у м а — от зла все ваши претыкания и вся протива! О бедах Руси раз- глаголиваете, а самая большая беда ее — вы! Вы, понеже вы несете ей усобицу, и рознь, и всякое неустроение и меня, государя ее, хотите под собой иметь, как будто мне царство через вас дано. — Мы люди, государь ,— вдруг сказал досель молчавший Кашин, сказал твердо, с видимой решительностью высказать Ивану все, что было у него на душе.— Не праведники, не угодники святые — люди! Ты також не свят, государь... — Не свят...— выцедил глухо Иван, не то со глашаясь с Кашиным, не то зло передразнивая его. — И не нашим едино злом ополчен ты против нас, но и своим, сво­ им присным. Ибо стремление твое к самовластию,— заторопился К а ­ шин, боясь, что Иван оборвет его и не даст договорить,— есть зло, го­ сударь, понеже своеволие — оно во всем: и в правде, и в бесправедье, в разумности и неразумности, в добре и в худе... Иван молчал — надменный, выспренный, злорадный, как будто все, что изрекал сейчас Кашин, относилось не к нему и не его как будто об ­ винял Кашин, а самого себя и всех своих единомышленников. — И ты не учишься остепенять себя в неправде, не отступаешься в неразумном, не пресекаешь себя в худом. Возложивши руку на плуг, став ратаем, не можешь ты не стать и сеятелем... Но, став сам-един во всем, ты будешь ра ссева ть с семенами злаков и семена плевел. — Ну речите, речите!.. — в злорадном нетерпении воскликнул Иван.— Лайте ! Вытряхните из себя все, что накопили, натаили, все, что намыслили-нагрезили... Д а в н о пора! Со времен моей хвори великой не открывали вы мне своих затхлых душ. Все тайком, с заумью, хитро и подло! Кашин да и поддакнувший ему Немой на некоторое время ра стеря ­ лись от этой неожиданной злорадности Ивана. Они ждали от него сов­ сем другого — крика, свирепости, неистовства и внутренне приготови­ лись к этому. С тр а х а в них не было: их строптивость закусила удила, но не только строптивость поднимала их... В них взметнулось сейчас все, все, что копилось в них долгие годы, все, что таили они в себе с н ад сад ­ ным упорством, таили и задавливали , истязая свою гордыню и често­ любие, все, что, быть может, в глубине души и не всегда оправдывали в себе, но, живя в столь тяжелое время, не отказывались от этого и дер­ жали его в себе, как д ерж а т от пущей беды злых собак. И то вековое, что было у них в крови, унаследованной от своих непокорных предков, тоже сейчас поднимало их и, быть может, не менее яростно, чем их соб ­ ственная неукротимость. Но в их бесстрашии, в их решительности, с ко­ торой они вдруг так открыто ринулись в бой, было и отчаянье, отчаянье от своей обреченности, предчувствие которой уж е коснулось их душ. Так же решительно были настроены и другие — и Шевырев, и К у ­ ракин, и д аж е Шереметев. Д олжн о быть, спрятав от царя свои богатст­ ва и хоть так обеспечив б удущее благополучие своего рода, решил воевода принять участие еще в одном сражении — быть может, в одном из самых тяжелых в своей жизни. С пылающим взором и будто на иголках сидел окольничий Голо­ вин. Молчал... Из всех окольничих, нынче присутствовавших в Столовой палате, один только он был настроен к царю враждебно, другие явно были на стороне царя. Вяземский, Зайцев, дворецкий царевича Ивана — околь­ ничий Василий Петрович Яковлев, два близких родича которого сидели тут же, на боярских лавках , Ловчиков — ретивый царский ловчий,