Сибирские огни, 1976, №5
те, может быть, в сенях, неловко топал пробудившийся челядник, скрипел гнучими .половицами, кашлял, охал, беззлобно с кем-то переругивался... Иван сполз с лавки на пол, стал на колени, обратил глаза к л ам п а д к е— на образ, прочитал молитву, покрестился, но легче не стало: уже не тяжесть, а пустота, надсадная, щемящая пустота начала ломить ему душу, тоскливо стало и бесприютно... Иван поднялся на ноги, про шел к окну, нащупал на подоконнике свечку, зажег ее от лампадки, медленно, чтоб не загасла, поднял над головой, постоял в напряжен ном, мрачном раздумьи, слепо уставив глаза в дальний угол, где упря тались остатки мрака, рука его, державшая над головой свечку, мед ленно, будто под ее тяжестью, опустилась до уровня груди, он посмотрел на спокойное пламя с такой тоской и неприкаянностью, как никогда не смотрел бы ни в чьи человеческие глаза, и медленно вышел из спальни. Легче ему не стало, хотя сумятица чувств и мыслей, бушевавшая в нем, улеглась, и вновь, решительно и властно, заговорило его неисто вое естество. Воспрянувший д у х его, обретший прежнюю силу и твер дость, вытравил из него зачавшуюся было смуту , сломил в нем все, что попыталось восстать против его совести, вернув ей ее прежнюю воин ственность и неуязвимость, а вместе с этим пришла и злоба, та злоба, которая всегда возникала в нем, как только в его сознании, в его душе пробуждалась, подобно вулкану, яростная убежденность в своей пра воте. Д аж е тень его, что кралась сейчас за ним по темным, крашенным густой охрой стенам узкого коридора, расшевеливала в нем эту злобу, мучительную своей невымещенностыо и исступленностью, словно и в ней он чуял жестокую и изощренную, как палач, пособницу все той же тайной, враждебной ему силы, стремящейся завладеть его душой, его совестью, его разумом, столкнуть их между собой, ополчив друг против дру га,— и даже звуки собственных шагов, как глумливые преследова тели его, тоже терзали его — своей кощунственной, предательской г ул костью и странностью своего появления: они появлялись, звуки эти, откуда-то извне, сталкивались и разбивались, рассыпаясь, как брошен ная пригоршня монет, и невозможно было понять — где рождались они и куда исчезали... Иван придержался о стенку, остановился, замер... Теплой струйкой потек по пальцам расплавленный воск от свечки, стал капать на пол, на ноги... Иван вздрагивал от каждой упавшей ему на ноги капли, словно они пронзали его насквозь или пробуждали от неожиданно на шедшего сна. Звуки, преследовавшие его, притаились, затихли, но ти шины, той тишины, которая так долго изводила его и которую он вновь почему-то захотел ощутить, уже не было. Иван откинулся от стены и быстро пошел по коридору, ра сталки вая темень своим могучим телом. В конце коридора он наткнулся на стражника. Стражник спал, перегородив рукоятью секиры узкий про ход. Его раскосмаченная голова вяло обвисала к черному, выщерблен ному лезвию, за которое не по-сонному крепко держались его толстые, мозолистые пальцы. Измученно приоткрытый рот с белыми, шевелящимися губами и рыжая, замусоленная бороденка стражника отвратили Ивана своей безобразностью. Брезгливая злость шевельнулась в нем, и он с брезг ливой, злобной судорожностью поднес свечу к лицу разнемогшего ото сна стражника, наклонил ее пламя к его бороде и откачнулся, увидев, как она вспыхнула быстрым, дымным пламенем. Стражник вскинулся, взмахнул руками — как-то не по-человечески взвивисто и искареженно,— саданулся головой о стену и страшно взвыл утробным, мучительным криком, потом сунулся лицом в пол, захватив ладонями опаленную бороду, полежал так мгновение, зайдясь от боли, и нерешительно, осторожно поднял голову.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2