Сибирские огни, 1976, №5
кажется, калитка стукнула. Должно быть, дочка идет. Наскучилась ты, наверное, со мной, со стариком? — О, нисколько! Я ведь, Иван Константинович, журналисткой хочу стать, собираю материал о прошлом нарымского края, чтобы лучше понять настоящее. Скрипнув в петлях, отворилась дверь, но вошла не Лира, а старичок с пегой бородкой, в большой, обвислой на плечах вельветовой рубахе, по лосатых серых брюках, заправленных в старые хромовые сапоги. Став у порога в позе солдата, докладывающего командиру, гость почти про кричал сухим голосом: — Будь здоров, Иван Константиныч Ермаков! — Здорово, здорово, Пивоваров Авдей! Присаживайся рядом к мо- лодичке, может, сам моложе станешь. — Где уж... отмолодились... на одцн скрип годов-то наших теперь осталось. — Не хнычь, Авдеюшка! На тебе еще пахать можно, а ты прибедня ешься. Иди ко мне в подсобные, вместе будем снабсбытом заниматься, обеспечивать строителей нефтепровода всякой всячиной. — У меня сын сварщиком на трассе, премию за первый квартал по лучил — во! — Молодцом стал твой Григорий, а ведь совсем было свихнулся. Ты бы, Авдей, рассказал девушке о Григории, она в журналисты собирается, ей нутро-то человеческое познавать надо. Старик насупился. — Иван, а зачем же я к тебе пришел? — вдруг спросил он, повертел на коленке короткополую шляпу.— A -а, вспомнил! Есть у тебя стомилли метровые гвозди? Надо четыре горбылины прибить в огороде. — Есть, Авдей, гвозди дам. Ты все-таки расскажи о сыне, как его в люди вывел, как из петли извлек,— не отставал Ермаков. — Кто, кроме отца, должен в люди сына выводить?! За детей — отец первый ответчик,— хмуро потупившись, проговорил старик. Пивоваров принадлежал к тем нарымским мужикам, которые выше всего в жизни ценят правду и порядок. Он привык крепко любить ску пую на ласки северную природу. Годы подвалили немалые, а он до сих пор смотрит на нее восторженными глазами. Остановится возле могуче го кедра, посмотрит на его зеленый купол — и готов набожно, с благого вением взирать на чудо земли. G весной, с заливистым гомоном радост ных птах, с буркатней очумелых ручьев в его душе всегда возгоралось новое пламя жизни. Оторопелая земля, ушедшая на долгие месяцы под снег, всегда к а залась ему овдовевшей. Возрождала к жизни весна, но после того, па мятного сорок третьего, года даже и она стала меньше приносить Авдею радости. Ляжет, бывало, на перину, и словно чьи-то невидимые руки по- тянут-потянут вниз — в неизвестную мрачную и ледяную глубь... Он не торопил время, и время не торопило его. Человеку хотелось дожить свой век в полном согласии с людьми и веком. С тару ха Авдея ушла на клад бище рано, проворковав всего пятьдесят восемь годочков. Ее усыпила не тяжелая усталость хлопотливого дня, а другая могучая сила. Мария уш ла из последнего вторника своей жизни тишайше, и Земля не омрачи лась от ее ухода — так же яростно светило солнце и в спокойной полуяви к синему морю текла синяя река. Отрывая листки от пузатого численника, Авдей отмечал, что перевал зимы уже пройден и скоро ударят звонкие оттепели. Веснами он востор гался по-детски — смотрел, как потеплевшая земля спроваживает со своих плеч сугробы и они по песчаной круче оползают к Оби, оставляя мокрый дымящийся след. Глубокие лошадиные наступы на дорогах з а полнялись снеговицей, вышедшие на прогулку гуси и утки усердно хлю
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2