Сибирские огни, 1976, №5

шем Исусе Христе чтят токмо то, что он пятью хлебами мог пять тысяч накормить. — Так-то оно так ,— соглашаясь, не соглашались с ним бояре,— токмо ныне иная в них страсть. Буд то со дня на день второго прише­ ствия ждут. — Ну пусть подождут... и второго пришествия, и рая земного. Они испокон его ждут. Их и ереси все — о рае земном! О справедливости, о превечном добре... Будто от добра и справедливости хлебы на дере­ вах расти изочнут. Мстиславский своим хладнокровием и непомерным презрением к черни только сильней растравлял бояр. Видели они, что первый боярин, облаченный наибольшей властью в земстве,— властью, которая только и могла еще как-то защитить их, далек от их тревог. Именно презрение к черни и о т гораживало его от этих тревог, а может быть, и не только презрение... — Нет, боярин,— ополчились они против него',— не чуешь ты знаме­ ния времени! А смерд, он чует. И сыграет он свой праздник на нашей улице. Нынче на Ру си праздники заказаны всем. Вот знамение времени. А смерд... Он, как собака , сильней всего чует трусость. Покажи собаке спину — тут же вцепится. Т ак и смерд... Пошто спину ему казать? О в ­ цой пошто перед ним делаться? Пред овцой всяк волк! — Смел ты в ра ссуждениях , боярин, да на деле пошто' ж не таков? Чернь всю зиму мутилась, и ты всю зиму сидел разом с нами в Кремле. Потому и сидел... разом с вами, чтоб вы вовсе из Москвы не по­ бежали. Видел, некоторые из вас уж намерялись метнуться вон — на позор свой. — Нет в том позора — живот свой от поругания спасти! — О т супо ста та не бегаем, а от холопов своих бегать станем. С ты ­ дитесь, бояре! К акова нам тогда цена в государстве?! Подступит лихая година — и побежишь! Было б куда бежать... Ну как вся Р у с ь возмутится?! Нет смирения больше в черни. — Они токмо часу ж д у т своего! Овцой или волком предстань пе­ ред ними — все едино, ежели час тот наступит! Мочалу ремня не порвать! — стоял на своем Мстиславский. — Так -то оно так, токмо ин не ведомо, кто есть мочало, а кто — ремень! 2 В кипучем, как одержимость, напряжении жила Москва. Томилась, искушаемая неизвестностью, и вольготствовала, раскрепощенная в зб у ­ дораживающим предчувствием перемен. Любое, самое незначительное событие теперь обретало особый смысл, особое значение... Теперь во всем, что бы ни случилось на Москве, д аж е если царь вы­ езжал на прогулку не на белом коне и не из Фроловских ворот, как обыч­ но, а из Никольских или Тимофеевских, виделось предвестие этих пе­ ремен. Ж а дн о ловились слухи... Им внимали и пересказывали их с такой благоговейностью и верой, будто не от людей исходили они — б уд то от кого-то и откуда -то свыше. На торгу, на площади перед Кремлем и в самом Кремлё не безлю­ дело теперь никогда. С утра и до позднего вечера — до той поры, когда уж е на улицах и рогатки начинают задвигать, а в Кремле запирать ворота, толпится тут посадский народец, словно боясь' прозевать что-нибудь.