Сибирские огни, 1976, №4

— Тем паче, сын мой... Но разумный человек, взвешивая чужие ду­ ши, не кладет против них на мерила свою собственную душу. Невозмутимость Левкия, его спокойствие и то, как он держал се­ бя — будто не грязным делом занимался, а вел душеспасительную бесе­ ду со своей паствой,— и выбешивала Щелкалова, но и вызывала зависть, а вместе с завистью и недоумение. Так держаться мог только человек, не чувствующий в своих поступках ничего предосудительного, либо во­ все бессовестный. — Доброе дело изгубим,— сказал Щелкалов, глянув на Левкия — глаза в глаза... — Для кого — доброе? — Для всех,— отвел глаза в сторону Щелкалов, не выдержав исхо­ дящей из глаз Левкия остроты,— Для всей Руси! — Учителя, что же,— не от Руси? — Учителя!.. — хмыкнул презрительно Щелкалов.— Супротив Ру­ си, супротив царя идем — ради учителей. Распять нас мало! — Душа у тебя мятущаяся, сын мой, но разум твой крепок. Мои упования на него, и вот мои слова к твоему разуму: супротив царя и су­ против Руси, но не учителей ради — царя и Руси ради. Беда для Руси — потемки, но свет — искончальная пагуба! Чрез книги — придет к ней свет!.. Прозреет Русь, и вспрянег, точно застоявшаяся лошадь, и уж не сыщешь оттоль на нее узды. Левкий помолчал, должно быть, пережидая, пока сказанное им по­ глубже проникнет в сознание и душу Щелкалова, нахмурился, глаза его, только что искрившиеся проникновенным, мудрым блеском, вдруг стали жестко-серыми, как высохшая земля, гневными и безжалостными. — Ходил яз нынче в застенок к Ивашке Матренину,— сказал он тяжко и злобно, враз утратив всю свою невозмутимость,— Допытывал его: пошто отца игумена до смерти убил?.. — Левкий вдруг резко под­ нялся с лавки, устрашающе приткнул свое хищное лицо к лицу стоявше­ го рядом с ним Щелкалова, кликушески хохотнул.— По то, отвечает, что мой разум на него восстал! Вон яко же!! — ощетинил он перед носом Щелкалова свои острые, длинные пальцы и, круто повернувшись, поко­ вылял в дальний угол святительской.— А ну како этаким Ивашкам еще и книги?! — выкрикнул он оттуда.— На государя!.. На всю Русь прост­ рут они свою каинову руку! 3 Тяжким было похмелье после царского пира, тяжким и горьким... Бывает ли горше, если с пира да на панихиду! После похорон Репнина, смерть которого, такая странная и загадоч­ ная, удручила даже самых черствых и самых далеких ему людей, в мо­ сковских приказах, в думе, куда неизменно каждое утро сходились бояре и окольничие на свои синклиты, несколько дней кряду царила какая-то никчемная суетня, выдавая всеобщую растерянность и тайный страх — страх перед ч%м-то неведомым, необъяснимым, но существующим, что со смертью Репнина вдруг стало ощущаться всеми. Каждый, как будто впервые, до болезненной остроты, осознал и свою собственную беззащит­ ность перед этой неведомой и, казалось, неотвратимой опасностью, мо­ гущей подстеречь любого, кем бы он не был — простым писарем или знатным боярином. И этот страх, это темное предчувствие опасности и растерянность — от сознания своей беззащитности, примирили на вре­ мя друг с другом даже самых непримиримых, заглушили в них взаимную неприязнь, притупили вражду, ненависть...