Сибирские огни, 1976, №4

владычном месте, тако и затеялся, уповая собою, новгородские блажни свои осуществлять. И перво-наперво — дело печатное заводить, яко же есть у латынян подлых. Чает он землю русскую просветить, подобно свя­ тому князю Володимеру, мня, будто несказанную добродетель источает из души своей. Вошел послушник, поклонился, тихо сказал, что пришли учителя. — Кличь,-— кивнул головой Левкий. Послушник отворил дверь, впустил трех монахов. Одинаковые, как тени, они молча покрестились у двери, молча, неслышно, как тени, про­ шли через святительскую и стали к стене. — В тщеславии своем владыка вознесся на высоту столь непомер­ ную, что не хочет и не может уже узреть того, что видно нам, слугам его, Ьт пущих помыслов не возносящихся под облакы. Об ином они тебе ска­ жут,— кивнул Левкий на монахов.— Учителя суть они... От трех мона­ стырей московских — от Егорьевского, от Варсонофьевского да от Воз­ движенского, что на Арбате, а от иных не званы, ибо за городом они, а дороги нынче тяжки, сам ведаешь... — Однако... я в недоумении, святые отцы,— сказал Щелкалов, ко- сясь на стоявших у стены монахов. Их появление и вправду сбило его с толку, да и вид их смущал его: они как будто приготовились не говорить с ним, а расправиться.— К чему сии разговоры, да и пошто со мной? Я дьяк, служилый, мирской человек, а вы посвящаете меня в свои дела, в духовные. — Оттого и посвящаем,— сказал грубовато Левкий,— что худы на­ ши дела. Вот скажут тебе учителя, что будет, коли книги, яко деньги, учнут делать. Тогда любой стряпчий учить примется, ибо книг станет много... Бесценны станут книги... — В миру учителя явятся,— сказал один из монахов,— Несметный вред учинится от таковых учителей, ежели усердны аже будут они, ибо лцше к разуму прострут они учение свое, а душу оставят в небрежении. — Толико духовные учителя суть истинные учителя,— резким, как треск, голосом проговорил другой.— Ибо они пекутся и о разуме и о душе. ' «Страшитесь, что серебро поплывет мимо вас,— подумал Щелка­ лов.— Вон как доводите: любой стряпчий учить примется! Истинно, при­ мется, токмо книги ему в руки, ибо в грамматических хитростях ныне многие стряпчие заткнут вас за гашник, святые отцы! Минуло время, ко­ ли и буквам, и цифире, окромь вас, не умели». — И вот оно, растление! — как пророк воскликнул Левкий.— По­ ползет оно, яко змей ядовитый, чрез души те, духовной благостью не на­ питанные, и будет так, яко же рек государь отроку дерзкому, перед ним на пиру представшему. Щелкалов не больно много запомнил из того, что говорил царь на пиру молодому княжичу Хворостинину — не до того ему было после полной заздравной чаши! К тому же каждое упоминание Левкия о царе заставляло Щёлкалова вновь и вновь наступать себе на душу, подавляя в ней уже не неприязнь, а отвращение к Левкию и ко всему тому, во что тот собирался его втянуть. Это было мучительно, и тоскливо, и гадостно, словно он впихивал в себя свою собственную блевотину. — Не будем поминать государя, святые отцы,— поставил условие Щелкалов. Упоминания о царе вызывали в нем, помимо прочего, еще и страх, глубинный, студенящий страх, как родник,, бьющий из его души. Осиливать этот страх ему было еще тяжелей, чем осиливать свою со­ весть.— Государь истинен во всех своих намерениях и поступках, и не нам, со своим низким разумом, обмысливать и приговаривать его дела. Паче нам обмыслить и приговорить свое дело, ежели святые отцы наме-