Сибирские огни, 1976, №4

чественной затаенности каменной громады, благоговейно вздохнул и по­ торопился вниз. Трезвые рассуждения и злость, подхлестнувшая в нем его самолюбие, приободрили его, и вновь отпустило ему душу... Он вы­ шел из колокольни, с блаженной истомой подумал: «В баньку надобно... В баньку!» Из Кремля шел пешком, не скрываясь, напрямик чере? все Зарядье, по самой людной московской улице — по Великой... Шел и знал: диву дается Великая улица — думный дьяк Василий Щелкалов — мыслимое ли дело?! — трет сапогами мостовую. Такого еще не видывали тут!.. А Щелкалов — господи, ранее руку бы отдал на отсечение, но не пошел бы пешком, а теперь шел, добровольно, полный злорадной на­ стырности и презрения. Придя домой, велел истопить баню, и напарился до дурноты, но ночью спал беспробудно, с приятными снами: снился ему царь, одарива­ ющий его подарками, снилась весна, половодье... Утром проснулся с ко­ локолами, усердно отмолился, отбил поклоны перед образами, с удо­ вольствием отзавтракал, на конюшне сам оседлал жеребца («В духах хозяин!» — радовались про себя конюхи, не схлопотавшие в это, утро ни одной оплеухи), поехал с подворья в отменнейшем настроении. Редко случалось с ним такое... Даже вчерашнее, вспомнившееся ему по дороге, не омрачило ему души, не пробудило в ней ее извечного протеста против насилия, чинимого над ней его разумом, не разбереди­ ло ее неизлечимой боли от раздвоенной сущности его, от его двуликости, вся сквернь которых оседала в ее воспаленные глубины и загнаивала ее, загнаивала... Легко ему было сегодня, покойно... Утренний холод прият­ но бодрил его, конь шел свободно, ходко, под копытом громко хрустела хрупкая подморозь, шуршал недотаявший снег, хлюпко расплескивались смерзшиеся лужицы'., Ни до чего ему нынче не было дела, и глаз-то на сторону не скосил... И хоть посадчане, завидев его, все так же шарахались в стороны, Щел­ калов даже и этого не замечал, а если и замечал — обычной злорадной мысли не возникало в нем... Думалось ему, что нынче ни у кого не может быть к нему ненависти, ни у кого не может быть перед ним страха, ведь нынче он добр, нынче он в духах, и ни зла, ни обиды никому не собира­ ется причинять. «Вот так бы всегда, всю жизнь — ни ты никому зла, ни тебе ни­ кто...— думал он, направляя коня в сторону Никольской улицы.— И го­ раздо было бы все, мирно, покойно... Так нет же, нет, никт§ не хочет сдержать в себе зла, нелюбья, надменности!.. Вот явлюсь я сейчас в ду­ му, и все-то вокруг меня зло, нелюбье, презренье... Одно тебе имя — хо­ лоп, дерьмо, и одна цена, и место одно!.. И будь ты хоть десяти пядей во лбу, одно тебе на веку — холоп, дерьмо! А ты — тьфу!..— гнешься пред сим презрением, уноравливаешь ему, угождаешь, душу свою наси­ луя и ответным злом наполняя ее...». От этих мыслей настроение у Щелкалова стало резко портиться. В душу медленно, по-паучьи, поползла та тяжелая, исступляющая тоска, которая лишала его власти над собой, остервеняла его и делала почти безумным. Чтобы как-то отвлечься от этих мыслей, унять зачинающую­ ся в душе боль, Щелкалов пустил коня рысью, помчался по улице, жад­ но глотая сырой, чуть морозистый воздух, словно хотел заполнить им свою душу, все ее подспудные укромины, чтоб не оставить в ней места и не впустить в нее подкрадывающуюся тоску. Конь вынес Щелкалова к торговым рядам. На Никольской торгова­ ли седлами, саадаками, панцирями, железными котлами, был тут и иконный ряд, а у Неглинной, вдоль большой посадской стены, распола­ гался главный житный ряд. Чуть в стороне от торговых рядов высился Денежный государев двор. Щелкалов обминул его, выехал к началу Ни