Сибирские огни, 1976, №4

вится сам, и падет перед ним на колени, задушив в себе свою негодую­ щую гордыню, и станет просить прощения, милости... Он все равно не простил бы его, но он хотел, хотел, чтобы Репнин дрогнул, сломился, хотел увидеть его страх — и показать этот страх дру­ гим, хотел услышать его раскаянья и мольбы — и чтобы их услышали другие, хотел, чтобы Репнин предал свою душу и так же растоптал ее перед ним, как растоптал он потешную маску, и, будучи правым, отрекся бы от своей правоты во имя спокоя и безопасности. Но ничего этого не дождался Иван: страх не одолел души Репнина, он решительно вы­ шел из палаты и старательно притворил за собой дверь. Иван подошел к двери — почти вплотную, свирепо, ненавистно впе­ рился в нее... Руки невольно сплелись на груди, как будто спрятались от того, что было у него за спиной. А за спиной — тишина... Знал Иван — злорадная, торжествующая тишина. И не было сил обернуться и обо­ рвать эту тишину — бранью ли, криком ли, смехом... И нужно было обо­ рачиваться, чтоб не длить дольше эту становившуюся уже невыносимой для него ти'шйну. И он обернулся... Спокойная улыбка чуть тлела на его лице, как будто бы он не удерживал ее изо всех сил на своем лице, а изо всех сил старался избавиться от нее... Скоморох, изображавший козу, осторожно приблизился к Ивану... Это был Малюта. — Убей его! — не сказал, а прошевелил губами Иван. Малюта облегченно привздохнул, освобождаясь от какой-то внут­ ренней напряженности, от мучительного чувства неотмшенности, взмет­ нувшегося в нем, когда Репнин ступил за дверь, и, раскрепощенный, ра­ достный, полный зловещего торжества, благоговейно отпятившись за спину Ивана, вышмыгнул из палаты. — Продолжим веселье,— сказал Иван, и лицо его на миг стало сно­ ва хищным и злым, но он тут же вернул на него улыбку, твердо, степен­ но, разученной походкой прошел через палату к помосту, поднялся на него, подошел к трону... Увидев на нем спящего Юрия, он вновь чуть не упустил со своего лица улыбку: блаженные выходки брата переходили уже все границы. Юрий и раньше частенько устраивал подобные штучки — любил он, как .малое дитя, поваляться на царской постели, покататься в царских санях, посидеть в царском седле на белом иноходце... И Иван позволял ему — из-за снисходительности к его блаженству, позволял и большее, но только не на людях, не на глазах у всех, как сейчас... Да и трон — это не постель, не сани, не седло!.. Жди теперь злорадных пере­ судов! Скажут изощренные: прислал, дескать, блаженный Юрий грозу- то Иванову! Иван склонился над Юрием (ну что с ним поделаешь?! Посапывает, как теленок у вымени), умиленно погладил его по щеке — ласково, ос­ торожно, чтоб не напугать, постоял, подумал, повелел слугам отнести его в дворцовые покои. Слуги бережно, как грудного младенца, взяли князя на руки, унесли из палаты. Иван сел на трон — и тотчас, осторожно, почти без шума, села палата. — Вина!..— стукнул по столу чашей Иван. Скоморохам было велено играть... Опять загремел бубен, понеслась по палате залихватская россвисть сопелей — такая буйная и вихревая, что даже пламя свечей заколыхалось в паникадилах. Зазвенели гусли, вступили гудцы, покатилась, рассыпалась бисером рясная дробь бубен­ цов... Завертелись юлой плясуны, пошли колесом перед царским столом: голова-ноги, голова-ноги!.. Заходили, запрыгали на руках, да так ловко, так дивно, так счоровно, будто отродясь не ступали на землю ногами.