Сибирские огни, 1976, №4
рем, как привыкли подниматься и как требовал ритуал, а при одной только мысли о его появлении? И встала палата, тяжело, недоуменно, но встала... У бояр звучно бренькнуло блюдо — должно быть, кто-то в сердцах смел его со стола на пол, и больше ничем не выказали бояре своего недовольства, под нялись с лавки, все как один поднялись, лишь только Хилков по-прежне му дрых посреди палаты, выставив перед царским столом свой парчовый зад. Взялись было слуги будить князя, да только в зубы схлопотали, а княжеский зад так и остался торчать перед царским столом. — Поднять надобно князя Димитрия,— забеспокоился Мсти славский. — Так и ступай, князь, подыми,— сказал ему язвительно Юрьев. Мстиславский, поколебавшись мгновение, пошел поднимать Хилкова.' ... А в Святых сенях уже вовсю расшумелась веселая потешь: гудел бубен, как благовестный колокол, лихо разметывали свой посвист сопе ли, усердствовала волынка, стараясь поспеть за сопелями, сыпали звонкую дробь бубенцы, и ко всему этому гуду, и звону, и свисту, то пе рекрывая его, то вновь уступая ему, прибавлялась залихватская блажь голосов. В палате враз догадались, что в сенях гудет скоморошье игрище,— чему ж бы иному еще там затеяться, с бубнами да сопелями,— и уж, ко нечно же, знали все, что не без царской воли завели скоморохи свою иг ру: не будь на то царского благоволения, всю эту бесовскую братию не то чтобы в царские палаты — в Кремль не запустили бы. Они и сами не посмели бы явиться — даже в город: без царского покровительства их ждала в городе печальная участь — застенок, батоги... Церковь яростно ополчилась против неугодных ей потешников, да и царь не перечил в том духовенству,— сам с ними на Священном соборе решал, как это ан тихристово племя поизвести, чтоб не развращали они христианских душ своей богопротивной языческой игрой, а только ни один царский пир не обходился без ученых медведей, без гусельников, без плясунов, без маш- карников1... Разыскивали их для царя по всем русским землям и везли в Москву, где и уряжали по его тайному приказу на постоянное житель ство в дворцовых подмосковных селах да слободах, чтобы быть им при всякой нужде всегда под руйой. Палата ждала терпеливо, почтительно, с тревожным усердием при слушиваясь к веселой колготне в Святых сенях... Сесть уже никто не ре шался, и, должно быть, продлись вся эта катавасия в Святых сенях весь день, весь день так бы и простояли, терпеливо и покорно, не смея пре ступить того сурового запрета, что сами на себя и положили. Но вот дверь резко, как от удара, растворилась, будто ее вышиб скопившийся за ней шум, и в палату с задорным посвистом и гиком ввалилась гурь ба скоморохов, за ними, вальяжно пританцовывая — два громадных мед ведя, подпоясанные красными кушаками, за которые их придерживали поводыри. Вместе с медведями — машкарники... Маски у них одна другой уродливей, одна другой потешней! Расплясались, запрыгали во- круг медведей— неистово и глумливо, словно передразнивали своих не уклюжих помощников. Скоморох в маске, изображавшей козу, особенно яро поддразнивал медведей своими кривляниями и бубенцами, навешанными на рога мас ки. Медведи подревывали, роняли слюну— должно быть, устали уже косолапые плясуны, но скоморох не отступался от них, бодал, рвал на них шерсть, и уже не раздразнивал — уже разъярял становившихся все менее послушными зверей. 1 М а ш к а р н и к и — скоморохи, рядившиеся в потешную маску — машкару.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2