Сибирские огни, 1976, №4
сводами палаты, тем неуютней становилось в ней, неуютней и напря женней, как в соборе перед началом обедни. И притихала палата, при таивалась, охватываемая этой напряженностью; в тягостной ее неуютно сти невольно и вольно зарождалось томительное, чуть-чуть жутковатое ожидание. Ждала палата... Каждый знал, что царь никогда не спит больше трех-четырех часов. Когда нету пиров, иль охоты, иль иной какой про хлады, он сидит во дворце, в брусяной иль престольной палате, летопи сец читает или книги, или бродит со свечами в пустой истоме по сонно му, черному двору — до полуночи бродит, тыкаясь свечами в каждый угол и тараща глаза от каждого малого шороха (сколько рассказов об этом вынесла из дворца царская челядь!), а заутреню в царской домо- , вой церкви1служат раньше всех на Москве. Петухи заринеопоют, а царь уж стоит на молебне. Не идет сон к нему — или сам он гонит его от се бя. Иной раз на час приляжет и уж выспался, и бодр, целый день может в седле пробыть— и ничто ему. Вернулся в палату Темрюк... С показной важностью уселся за стол рядом с Левкием, вымученно поулыбался ему и, не таясь, с хозяйской пристальностью стал смотреть вверх, на смотрильную решетку тайника. Завешена шелком решетка — не появляется в тайнике царица, а уж так, так хочется Темрюку, чтоб увидела его Марья за царским столом. Отцу, в Кабарду, грамотки досылает, так о нем в них — вполслова: жив-здоров, да и только!.. Чем похвалишься — на побегушках у царя братец! Она и сама не часто его на порог пускает... Царица!! Царица-то царица, а попросить за братца у ц^ря не смеет. Вон Захарьины-Юрьевы, родичи Анастасьины,— в чинах, в почете!.. Все, должно быть, сделала покойная царица, чтоб родичи ее поближе были к царю, чтоб повольгот ней было их житье, посытней... Да нет, не держит Михаила сердца на сестру, не в обиде он на нее... Сколько времени-то всего, как повенчана она с царем?!. Двух лет не ми нуло... Сама обжиться не успела! Все придет — постепенно, своим чере дом, будут и они, Темрюки, в чинах, в почестях... Зачем торопиться? То ропящаяся речка до моря не доходит — так говорят в Кабарде. Слуги-свечники, ловко орудуя длинными деревянными щипцами, специально приспособленными для перемены свеч, торопились поскорей закончить свое дело. Прибиралыцики уже давно пособирали со столов и из-под столов все объедки, повыскребли, посмыли, поподтерли все хар- чки, блевотину, всю грязь, что нанесли гости с улицы, переменили в про ходах меж столами затоптанные ковры — теперь разносили по столам рукомои с теплой водой и длинные утиральники из беленого полотна. Перед каждой сменой яств гости должны были мыть руки, и хоть никто никогда этого не делал, кроме самого царя да тех немногих ино земцев, которые часто, как и нынче, зазывались на царские пиры, руко мои, тем не менее, с недавних пор стали обязательными на всех пирах. Об этом строго-настрого было приказано самим царем,— и заговорили самые досужие, что это царский лекарь Елисей Бомелий наущает царя следовать иноземным обычаям. По иноземным обычаям стали теперь раскладывать на столах перед каждым гостем ножи и ложки... А по какой надобности-то, спрашивает ся, ежели только не смеха ради и не в противу обычаю?! Ведь искони все ходят на гостивства со своими ножами и ложками. Будь то первый боярин или самый захудалый писарь, все равно у каждого из них всег да при себе и нож и ложка: у боярина они привешаны к поясу, в че хольчике из золоченой кожи, у писаря— за голенищем сапога. 1 Д о м о в а я ц е р к о в ь — домовой церковью московских великих князей и ц а рей был Благовещенский собор.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2