Сибирские огни, 1976, №4

попранная гордыня. Не тело его истязали тогда на пыточном помосте — гордыню его, честь его!.. Мести жаждал он, отплаты, зла, открыто и ис­ ступленно жаждал, как молодой щенок, почуявший крепость зубов в сво­ ей пасти. Но что он мог один?.. Разве только опять лечь под плети и стать живым укором для тех, кто трусит, кто выжидает, кто уповает на царское благоразумие и ждет от него добродетели. Будучи зван на пир, поехал он прежде кое к кому из бояр — к Ка­ шину, к Шевырёву, к Куракину, к Немому, стал призывать их к реши­ тельным действиям, уговаривал не ехать на царский пир либо уйти с пи­ ра — всем разом, дружно!.. Пусть увидит, узнает, как нетерпимы его са­ мовольство, его нрав, его дела, творимые с жестокой неотступностью, и пусть попробует замахнуться на них — на всех Сразу... Пусть по­ пробует! Да не вняли бояре его речам и уговорам... Отсопелись в бороды, отъюлили, отбоярились: «Упаси тебя бог, окольничий!.. Неладным ты душу свою изгнетил... Образумься! Удержи себя от греха, от преступ­ ленья, и иных в свой след не тащи!». Кроткие, благочестивые отговорки! Извечно рядится в эту одежину зломудрое лицемерие и лукавство. Как броней покрывает она души — и попробуй пробейся сквозь нее!.. Сказал им всем прямо в глаза Головин: трусы они, трусы, а не хит­ рецы, и не лукавость в их душах, а страх, и не с царем они хитрят, а меж собой — друг с другом: ходят лисой один перед одним, мутят воду, и кто посноровней, половчей, тот ловит рыбку в этой воде и ушицу похлебыва­ ет, а кто растяпа, простак, а хуже того— доверчив и честен, тот ходит в дураках. Сказал, рубанул с плеча, и вот — теперь уж точно остался один, как верста в поле. Не простят ему бояре его прямоты — горды, чванливы, самолюбивы княжата, да и не того полета он птица, чтоб взя­ ли они его в свою стаю. Нет ему места среди них, и не будет,— да и пусть!.. Не места он ищет, не тщеславие изводит его... Царь, царь!..— вот его мука, его боль, его непокой, его исступление. А царь силен нынче, силен как никогда!.. Но можно,' можно обломать его нрав, можно при­ нудить.его быть покорным... Есть еще такая сила, которая может проти­ востать ему... Эта сила — бояре! Крикнул бы он им: «Жирные вы кара­ си, богатины пентюшивые, неужто застлало вам, не видите, к чему дело клонится?.. Не гомозитесь, не чваньтесь, не лукавьте друг перед друж­ кой!.. Нет сейчас врага страшней, чем царь! Восстаньте на него купно и твердо... Все как один восстаньте! Стеной, глыбой воздвигньтесь пред ним, и в миг один не станет его!.. Сломится все в нем!.. Рухнет!.. Падет он ниц перед вами... положит свою волю на ваши руки. Все будет под вами, все, все!.. Понеже сила ваша еще могуча. Вы еще можете обра­ тить его... Еще можете! А упустите сей час — конец вам! Всем — конец!». Да не крикнет, не станет больше вразумлять их... Тоже гордость есть— и немалая! Лежит она в нем — поперек его души,— тяжелым, уг­ ловатым камнем: нелегко ему с этим камнем, с трудом осиливает он его, с трудом ворочает из стороны на сторону. Повернул было, осилил, при­ шел к ним с открытой душой— не вняли, отмахнулись, отвернули от него свои души... Ну так пусть теперь пьют свою чашу — она уж для них приготовлена. Он свою також изопьет — в одиночку! А за боярским столом — не слышит того Головин — перебирают его косточки — степенно, беззлобно, этак даже снисходительно... Боярин Немой, словно ненароком, словно в хмельной истоме притыкается к Ка­ шину и, сглушая голос до шепота, сторожась сидящего неподалеку от него Умного-Колычёва, увалисто буркотйт:. —‘ Головинский-то отпрыск...— эвон как зарит! Глаза, что ножи... Лицо у Немого красное от хмеля, раскаленное, хоть онучи суши, но взгляд умудренно остер и голос тверд, внятен... Много влил в себя хмель