Сибирские огни, 1976, №4

страшней всего в человеке? Жесточь, неправедность, зло, богохульство!.. Но разум?! Како ж разум?!. — Вон, стало быть, как?! — игриво нахмурился Иван.— Стало быть, и в смущение?.. А братья твои, гляжу, пуще прежнего удручились. Им, должно быть, вовсе худо на душе?! Что же удручились, княжичи? — Не отпускай, государь, Петра за рубеж,— глухо и гневно сказал Андрей.— Не отпускай!.. Попытай иных бояр — пусть скажут... Неле- пость братца нашего горше смерти его, государь. — Гораздо,— враз меняясь в лице, сказал Иван.— Попытаю и иных... Ты, Челяднин, како мнишь, сказывай? — Како ж я мню, государь, на пиру сидя?— усмехнулся Челяд­ нин.— В притче как сказывается: во хмелю, что хошь намелю, а про­ сплюсь — отопрусь. Не мое сейчас мнение, государь,— хмелево... Да и усадил бы ты недоросля за стол, к яствам, к вину... Мужать княжичу пора. Мы в его лета на бранях промышляли, полонянок окарач ставили, а он, должно быть, еще и хмельного ни разу не пригубил. Пусть испро­ бует— с похмел-ьем блажь отойдет. А нет — жени его, государь, пусть в постельных навыках изощряется. Иван выслушал Челяднина спокойно и как будто даже равнодушно; его лицо, только что бывшее возбужденным, кощунственно веселым и красивым, уродливо оплощилось от наползшей на него отчужденности, стало непроницаемым и презрительно спокойным. — Ты, Мстиславый...— вяловато повелел он, натопорщив взметнув­ шуюся бровь. — Что нас пытать, государь?..— сухо ответил Мстиславский,— F.ro самого попытай: поцелует ли крест тебе и станет ли вежливо службу не­ сти и честно? Ежели нет — что тебе в нем тогда?!. Пусти его, пусть идет прочь, без доли, без чести... Пусть несется ветром, как-былие во поле. — Русский он, Мстиславый!..— ощерился Иван,— Русский!.. А за каждого русского я пред богом и совестью своей в ответе. Как былие во поле!..— злобно передразнил он Мстиславского.— Что с Русью станется, коли таких вот сынов ее как былие во поле распускать? Пригож он мне, и разумею я его, да он меня не разумеет...— Мягкость— но какая-то особенная, не сочувственная, а подкупающая, снисходительная мягкость была в голосе Ивана, не заставлявшая отступаться ни от чего его самого, но требовавшая отступничества от другого.— ... Разумеешь ли ты меня?.. Что бояре рекли — пустая изощренность их лукавых душ... Не приспело еще время садиться нам за харатьи 1 да мудрствовать прелукаво о суете сует, изводя втуне недолгий час наш земной. Вельми много еще сотво­ рить нам надобно — руками сотворить, силой, храбростью... и злобой нашей, и жесточью!.. Ибо, подвизавшись на доброе и великое, не можем мы сердца свои мягче воска омягчать! Великое дело грядет, княжич! Тебе не просто разглядеть его, но меня бог поставил выше... — Мне трудно уразуметь тебя, государь...— сказал горько Петр,— Мысли твои высоки, необъятны!.. Но ежели ты разумеешь меня, госу­ дарь... Ты сказал — разумеешь!.. Тогда отпусти меня... Отпусти,государь! Нет сил душу свою вспять повернуть. Паче уж мне в темнице сидеть иль сгинуть. Крупные слезины выкатились из напряженных, немигающих глаз Петра, на мгновение замерли на крутых взломах его щек, словно скипе­ лись с их пылающей бледностью, и медленно, блестящей струйкой, оползли вниз, к уголкам губ. Страшней любой отчаянности были эти сле­ з ы — и дерзостней любого протеста. — Вели увести меня, государь,— тихо попросил Петр. 1 Х а р а т ь и — книги, написанны е на пергамене, который в древней Руси назы ­ вали харатьей, от его латинского назван и я ch arta pergam en a.