Сибирские огни, 1976, №4
.ся — все слушали царя, его разговор с братьями Хворостиниными, и в душе у каждого .пробуждалась .извечная, хищная настороженность, впи вавшаяся в душу .мертвой хваткой: не их судьба решалась, но судьбы всех, сидящих здесь, были напрочно связаны между собой и стоило затро нуть кого-то одного, как неизбежно затрагивались и другие... Стоит Ива ну пожаловать Хворостининых, и они вклинятся в этот тесный ряд, и кто- то неизбежно будет ущемлен, потеснен, обижен, кто-то спустится сту пенькой пониже, стеснив с нее прежнего обитателя, а тот, в свою очередь, столкнет со ступеньки другого, и пойдет, пойдет, покатится эта волна, пока не вышвырнет кого-то совсем прочь. — Поведай нам, каков тот путь, что избрало твое сердце? — обра тился Иван к Петру. Руки его властно легли на подлокотники трона, го лос сдавленно приглушился, как будто в груди у него сперло дыхание. Не хмель, не злоба сдавили Ивану голос — завистливая, яростная рев ность забушевала в нем, ревность к этому своенравному, гордому юнцу, дерзнувшему отстаивать свою волю, точно так же, как когда-то в его го ды дерзнул на это и он сам. И вот теперь перед ним стоял юнец, в котором он узнавал себя, узнавал свое тайное и святое, двигавшее им и возносившее его. Но он никогда не допускал даже мысли, что в душе у кого-то еще .может жить такая же страсть, и сила, и целеустремленность, такая же непреклон ность и вера в себя, какие жили в нем. Первым поколебал его в этой убежденности еретик Фома. В пыточном подвале полоцкой градницы, где судьба в образе Левкия свела его с Фомой, он впервые увидел, как вели ка может быть сила духа и у тех, которым он отказывал во всякой истин ности, у тех — простых смертных, не осененных высокой и святой волей, не избранных ею, не ведомых великим провидением, но уповающих лишь на свою душу и в ней лишь черпающих свою духовную силу, свою веру и истовость. Но Фома был враг, вероотступник, еретик, и самым сильным чувст вом, которое он вызвал в Иване, была ненависть. Ненависть заглушила в Иване все остальное, она успокоила его, оправдала и подняла его и над Фомой. Теперь Иван был обезоружен: не враг стоял перед ним и неотчего было возникнуть в его душе злобе и ненависти, которые стали бы такими же справедливыми судьями для этого юнца, какими были они для Фомы. Не за что было Ивану ненавидеть этого юнца, и тем сильней зашлась его душа от ревности... — Мы благословим тебя!..— сказал напыщенно Иван, и от этой его напыщенности стало ясно, что он кривит душдй.— Благословим, ежели ты нуждаешься в нашем благословении и ежели... к добру побуждает тебя сердце твое! — Господи... ежли бы я удостоился твоего благословения, государь, — прошептал Петр, невольно выдавая свое сомнение в этом. На Ивана он не решился глянуть и не видел, как изменилось его лицо — оно словно обернулось своей другой, дотоль невидимой стороной, страшно обнажив его двуликость. Петр посмотрел на братьев... Их гневная отчужденность словно при дала ему силы — он решительно заговорил: — Все мне любопытно в мире сем, государь... И пошто вода на огне кипит и жжется, будто огонь, а пламенем не пылает?.. А плеонешь ее сколь угодно разогретую на огонь и все едино загасит она его. А вот еще, государь, слышал я,— в иноземных странах люди водятся презело хит рые и камень чудный сотворяют... Счастье людям приносит тот камень! А вот еще,— заторопился Петр,— люди те медь в золото обращают ды- , мом таинственным и чистотел-травою. Слышал я про то от купцов ин®-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2