Сибирские огни, 1976, №4

•— Прости, государь... Напред мне дозволено было говорить с то­ бой сидя... — Напред?! — захлебнулся Иван.— Напред ты собакой не был! А теперь ты собака! Собака...— повторил Иван успокаиваясь...— И по­ мыслы твои собачьи... - — Оставь свой гнев, государь,— осторожно, с ублажающей мягко­ стью прогудел Варлаам, вызыривая из-за понуренной спины Глинско­ го.— Пошто всуе душу свою уранять и словееы расточать обличные?! Речётся убо: «Не обличай кощунов, дабы они не возненавидели тебя. Брани мудрого, и он возлюбит тебя!» — Истинно, государь!..— поторопился присказать свое слово и Лев- кий.— Зри на действование божие: ибо кто может выпрямить то, что он соделал кривым? Иван посмотрел на Варлаама, посмотрел на Левкия— отрешенно, с недоумением, словно не расслышал или не понял, о чем они говорили, и вдруг улыбнулся, покладисто, успокоенно ,и даже чуть-чуть проказли­ во, и от этой еле заметной проказливости лицо его высветлилось, глаза очистились от черноты и стало видно, как молод еще он лицом и кра­ сив, красив той нестойкой, хрупковатой, недолговечной красотой, что досталась ему от матери. — Вот, святые отцы, что пастырю земному сужено: зреть очами сво­ ими, как мерзка его паства! И в кривине души не могут сказать о себе доброе!.. Что же мне... здравить их мерзость, их двудушие, их злохитр- ство?.. И пить за то?.. — Тех, чье здравие ты хочешь пить и славословия кому хочешь...— неожиданно, громко и очень спокойно произнес Мстиславский,— тех, го­ сударь, нет тут! Иван удивленно повернулся к Мстиславскому, кончики его бровей презрительно дрогнули... Он переложил чашу из правой руки в левую, выжидательно и надменно замер. — ...Они, государь,— всея Русь! А Русь достойна твоего здравия. — Молчи, Мстиславый,— сурово бросил Иван.— Ты ли ведаешь Русь?.. Ты не любишь ее и не ведаешь ее достоинств! Ты ведаешь иное — гаведь ее!.. И злорадствуешь гаведи ее!.. Посему — я не буду пить свою чашу по твоей подсказке. Я не буду пить за Русь до той поры, покуда не уверюсь, что в ее честь не поднимается ни единой злорадной чаши! Пусть Русь сама пьет за себя! Он опустил свою чашу на стол, глаза его затейно, нетерпеливо блеснули... — Скажи-ка, боярин,— обратился он к Юрьеву,— кормят ли .нын­ че на Красном крыльце убогих? — Непременно, государь... — Велю кликать их всех сюда!.. Ты, боярин, и ступай, покличь убо­ гих,— приказал он Юрьеву. Юрьев вылез из-за стола, отправился на Красное крыльцо звать ни­ щих. Вслед за ним ушла из палаты и недобрая тишина — все разом освободились от напряженной затаенности, как будто царская прихоть была их собственной прихотью. Над столами поплыл гомон... Забрякала посуда... Застучали ножи, потрошащие кострюков... Взялись за ковши виночерпии... Одетые в бархатные малиновые кафтаны, с серебряными петлями-застежками на груди; в высоких золоченых колпаках, напоми­ нающих митры, они были пбхожи на архиереев — на них и смотрели на пиру, как на архиереев при богослужении... Зашумела палата, загомонила, зачавкала, но все глаза были устремлены на дверь... Ждали... Ждал Иван... Откинувшись на спинку трона, он неотрывно смотрел на дверь; нетерпеливая рука его медлен­ но, по-паучьи, ползла по подлокотнику...