Сибирские огни, 1976, №4

лость твоя велика и щедра, и душа моя в ликовстве и в радости — и в смущении... Висковатый глянул на Ивана открыто искренне... Иван слушал его настороженно. — ... Ты велик уже тем, государь, что простому дьячине, отпустив ему худородие, милость и честь воздаешь, ценя в нем службу и усердие, и не посягаешь ущемить его перед другими, пусть и вельми знатными!.. Реку сие по сердцу, ибо сердце мое ближе к тебе, неже уста! И служба тебе и отечеству нашему, тобой вознагражденная, також от сердца мо­ его, а не от уподобания нечестного. Висковатый свел глаза с Ивана, на мгновение задумался, потупил­ ся... Настороженность Ивана тревожила: чего ждал от него Иван?.. А чего не ждал? Висковатый вскинул голову, посмотрел вокруг себя так же, как перед этим смотрел на Ивана— открыто, искренне и бес­ страшно: ему некого было здесь бояться, кроме самого Ивана... — О других, мне подобных, како ж речь, не ведая их сердец?!. Ка ' ко славить их за службу, за усердие, за пожертвование, не ведая — по сердцу то иль по умыслу? Иван злорадно хохотнул, отвернулся от Висковатого, но чаши сво­ ей не опустил, не поставил на стол, продолжал упорно держать ее пе­ ред собой... Взгляд его, уже собравший добычу, больше не рыскал по палате,— взгляд его вперился в чашу, напряженно и пристально, слов- ной в ней, вместо вина, лежала та собранная им драгоценная добыча — сокровение душ сидящих перед ним людей и он •лишь выбирал и сравнивал... — А может, ты, Шеремет?..— сказал Иван,— сказал быстро, почти вскрикнул, словно боялся, что выбранное им тотчас заслонится другим, еще более приманчивым, более соблазнительным. В притихшей палате только слуги, обносящие столы яствами, оста­ вались невозмутимы и спокойны, с привычным усердием продолжая об­ носить столы. У золоченого ободверья палаты неподвижно, будто вмурованные в пол, стояли рынды с золотыми топориками... Они были похожи на ангелов, слетевших с неба, но — на страшных ангелов... Их маленькие, гордо вскинутые головы невольно заставляли каждого, кто обращал на них свой взор, поднимать глаза вверх, туда, где над ними, в самом вер­ ху ободверья так же гордо вздымал свои две головы когтистый нато­ порщившийся орел, увенчанный точь-в-точь такими же венцами, какие были на головах у рынд. — Кроткий язык, государь,— древо жизни,— кротко отозвался Ше­ реметев.— но необузданный — сокрушение духа... — Не с того краю ковригу почал, Шеремет,— тихо и будто бы осте- пеняюще сказал Иван и улыбнулся, и улыбка выдала его затаенную злобу. Шереметев не видел царской улыбки — по-прежнему кротко вымолвил: — Вестимо, государь, у всякого Филатки свои ухватки. — Не так, Шеремет, тебе надобно речь... А вот как: всякая лиса свой хвост бережет! — И так 'верно, государь,— согласно привздохнул Шереметев,— Да токмо... На что вороне большие говорки — знай свое кра! — Ворона ли ты, Шеремет?! И встань!.. Встань, собака!..— вдруг вызверился Иван.— С царем говоришь!.. Н а исступленном Лице Ивана еще страшней проступила худоба, крутые скулы залоснились горячей рдяностью, в выпученных гла­ зах, как запекшаяся кровь, зачернели расширившиеся зрачки. Шереметев поднялся с лавки, повинил голову...